Утром седьмых суток тайфун выключился. Мы болтались посреди океанской глади, дул ровный, хотя и несильный ветер с востока, а впереди – на самом горизонте – маячила полоска земли. Следом выключилась и моя команда, а я, мысленно завывая от злости и тоски, повесился всем телом на основание бушприта и, то и дело промывая себе глаза морской водой, чтобы не уснуть (жгло дико), начал таращиться вперед.

Князь добровольно стоял вахту за всех.

А как иначе-то?

Впрочем, предел сил имеется у любого человека. Часа через полтора все промывания перестали помогать, и я поймал себя на том, что сплю с открытыми глазами – смотрю вперед, а мозг выключен, ничего не фиксирует. И требуется усилие, чтобы осознать волну, солнце или берег в отдалении.

– Олег, – я замедленно оглянулся. Возле меня стоял, протирая кулаками глаза, Ромка. – Олег, ложись спать, я постою. Я уже выспался.

Он врал. Не выспался, конечно. Но «заспал» усталость, это правда. И все-таки я медлил. Ромка расценил это по-своему.

– Не доверяешь? – тихо спросил он. Даже без обиды, скорей тоскливо.

Несколько секунд я смотрел на него и думал, что за то время, пока он у нас, Ромка ни с кем так и не сошелся, хотя и пожаловаться на него не мог никто. Я сознательно гонял его по самым разным работам, какие только мог изобрести. Мальчишка вкалывал безропотно. Но своим его так и не признали.

– Дурак ты, – устало сказал я. И решился: – Слушай, Ром, я отключаюсь. Ва-а-ще. Если что – ты меня буди.

– Конечно! – Он просиял. – Ты ложись, все будет нормально, я чесслово не усну!

Я его уже не слушал. Спустившись под лестницу с носовой надстройки, я, испытывая физический кайф, растянулся на теплых досках, которые почти не качало, последним усилием принял максимально удобную позу и, испытав короткий прилив невероятнейшего наслаждения, уснул…

Когда я открыл глаза, то первое, что я ощутил, – полный отдых. Именно так. У меня ныли руки, а раньше я этой боли вообще не замечал за чувством общей разбитости. А все остальное было отлично – голова ясная, тело совершенно послушное, настроение хорошее. Я потянулся и посмотрел вверх. В просветы между ступеньками лестницы заглядывали огромные звезды, но как-то странно, и я понял, что стоит парус. Тихо бурчала за бортом вода. Слышались разговоры, шаги и смех по всему коггу, потом я услышал, как несколько голосов где-то на корме распевают a capella:

– Человека трясло, ломало —

Все ему, человеку, мало!

Подавай ему плод запретный —

Очень любит он плод запретный!.. —

И голос Танюшки взвился к звездному небу:

– Он к нему простирает руки,

На губах ощущая сладость!

Он не может без этой муки —

Это старая его слабость![16]

Я с завыванием потянулся – и почти тут же сверху, с носа, свесилась взлохмаченная башка Ясо, и грек торжествующе завопил:

– Проснулся!!!

Я засмеялся, услышав, как на корабле усилилось «звуковое оформление». Так значит, они себя вели относительно тихо, просто дожидаясь, пока я проснусь! От переполнявшего меня теплого чувства благодарности я влепил дикой силы щелбан в лоб Ясо и, вскочив, выкатился из-под лестницы кувырком через плечо.

– Ну как? – бросил я глядевшему на меня Сергею.

Тот улыбнулся:

– Да все отлично. Идем прямиком к Пацифиде!

– Черт побери! – Я взлетел на нос. – Так эта земля – Пацифида?!

– По уверениям Джерри – да, – подтвердил Сергей, – и, во всяком случае, для острова она слишком огромна – во весь горизонт!

– Второй раз ураган оказывает нам такую услугу, – заметил Басс, поднимаясь сюда же. – В прошлый раз нас одним махом донесло до Америки…

– Ну й що гэто нам дало? – ответил я фразой из анекдота. И спохватился: – А почему никто не спит?

– А потому, что все выспались, – пояснил Сергей.

Я почесал нос:

– Вообще-то я есть хочу. Ле-ен?..

– И тут же «Ле-ен?..». И сразу все меня зовут… – в каком-то песенном ритме отозвалась она из района кухни под нашими ногами, и Сергей, хихикнув, проскандировал «припев»:

– Бу-ра-ти-но-о!..

Однако уже через минуту я, сидя у основания бушприта со скрещенными ногами, поглощал жареную рыбу. Последние шесть дней горячего у нас не было, а мокрый сухпаек ужасно надоел. Кстати, надо будет перетряхнуть и просушить то, что осталось от наших запасов…

– Кавалергардов век недолог,

И потому так сладок он, —

напевал я, стоя возле борта и глядя чуть в сторону, за плечо:

– Труба трубит, откинут полог,

А где-то слышен сабель звон.

Еще рокочет голос струнный,

Но командир уже в седле.

Не обещайте деве юной

Любови вечной на земле.

Течет шампанское рекою,

И взор туманится слегка,

И все как будто под рукою,

И все как будто на века.

Но, как ни сладок мир подлунный —

Лежит тревога на челе.

Не обещайте деве юной

Любови вечной на земле.

Напрасно мирные забавы

Продлить стараетесь, смеясь.

Не раздобыть надежной славы,

Покуда кровь не пролилась!

Крест деревянный иль чугунный

Назначен нам в грядущей мгле.

Не обещайте деве юной

Любови вечной на земле[17].

Я улыбнулся в ночную звездную тьму и, повернувшись, встретился со встревоженным взглядом Танюшки. Тогда я снова улыбнулся уже ей.

– Тогда я спою тоже, – сказала она. И, не сводя с меня глаз, заставила всех замереть.

– А напоследок я скажу…

А напоследок я скажу:

«Прощай! Любить не обязуйся!

С ума схожу – иль восхожу

К высокой степени безумства?!»

А напоследок я скажу…

«Как ты любил – ты пригубил

Погибели… Не в этом дело!

Как ты любил – ты погубил,

Но… погубил так неумело!..»[18]

– Зачем ты это спела?! – спросил я, догнав Танюшку у кормы и схватив ее за плечо.

– Зачем ты это спел?! – яростно возразила она.

Я опустил руку:

– Прости.

Она обняла меня за шею и прижалась щекой к щеке. А я в этот момент понял, что, скорей всего, уже завтра мне придется решать, кому уходить на Пацифиду – а кому огибать ее на когге.