Я не знал, что и делать.

В конце концов я выполнил ее просьбу; чувствуя себя до противного воровато, я на цыпочках прокрался по коридору и постучал в ее комнату.

Арморель рывком распахнула дверь.

– Да заходите же вы, болван! – прошипела она. – Не хватало стоять тут и барабанить во всю мочь, чтобы каждый полицейский на сто миль вокруг знал, где вы находитесь. – Схватив мою руку, сия удивительная молодая особа буквально перетащила меня через порог. – Вон кресло.

Я опустился в указанное кресло, стоявшее в ногах низкой кровати. Арморель заперла дверь, набросила на ручку какой-то предмет одежды и уселась на кровати рядом со мной.

– Ну, Пинки, что вы намерены предпринять?

– Предпринять? – слабо отозвался я. – Что вы имеете в виду? Пока я не имею намерений что бы то ни было предпринимать.

Она несколько секунд смотрела на меня. Миниатюрное овальное личико под покрывалом блестящих темных волос было очень серьезно. Я с отстраненным интересом отметил, что на верхней губе у нее выступило несколько капелек влаги.

– Послушайте, Пинки, поговорим начистоту. Не отгораживайтесь от меня. Я знаю, что вы застрелили Эрика.

– Да какого черта!.. – невольно вскричал я, впервые в жизни опустившись до того, чтобы употреблять крепкие слова в присутствии женщины.

– И если вы и впрямь не любите Эльзу Верити, значит, сделали это из-за того, что я наговорила вам утром. Дела де Равелей вас уж никоим образом не могли настолько взволновать. Пинки, вы клянетесь, что не любите Эльзу? Ой, да не смотрите на меня так чопорно, просто отвечайте. Клянетесь?

– Могу со всей определенностью дать вам слово, что мои чувства к мисс Верити носят отнюдь не тот характер, какой вы описали, – начистоту ответил я, силясь удержать стремительно покидающее меня чувство собственного достоинства. Сказать правду, мне никогда еще не доводилось бывать в женской спальне, а разбросанные повсюду вещицы, от которых я старательно отводил глаза, убедительно доказывали, что у Арморель нет пунктика насчет порядка в мелочах. Смущение мое увеличивал тот факт, что, пожелай я сохранить благопристойность, во всей комнате не нашлось бы места, на коем остановить взгляд. – Тем не менее…

– Значит, все действительно из-за меня, – с легким вздохом перебила Арморель, не сводя пугающе пристального взгляда с моего лица.

Я молча пожал плечами. Что толку было возражать? Однако мне становилось все неуютней и неуютней. Что эта девица задумала?

– Не стану лицемерить и притворяться, будто мне жаль, что вы это сделали, – продолжила Арморель, – разве что из-за вашей безопасности, Пинки. Так мило, так благородно с вашей стороны – ровно как и то, что сейчас вы все отрицаете, чтобы пощадить мои чувства. Ума не приложу, почему вы решили, что я этого достойна. Но вы подарили мне Стаклей… точнее, привилегию позаботиться о Стаклее, и мне надлежит…

Она продолжала говорить, и я в каком-то смысле все слышал, однако, полагаю, напряжение последних дней оказалось слишком велико для меня, потому что внимание мое вдруг рассеялось, а в голове стали возникать самые странные мысли. Это был, наверное, один из наиболее важных моментов моей жизни, а я, вместо того, чтобы ловить каждое слово Арморель, то и дело отвлекался на совершенно несуразные размышления.

– …вытащить вас из этой гадкой истории… («Какое странное слово по отношению к убийству ее кузена – мило. Милое убийство. До чего же типично для Арморель!») …просто не могут вас не заподозрить… («Зачем они вообще такое носят?») …рано или поздно придут к выводу… («Совершенно непрактично и, без сомнений, умопомрачительно дорого») …и если у меня это выведают… («Но прелестно, тут уж не поспоришь») …они, разумеется, сразу поймут… («Желто-лимонное») …что угодно, лишь бы не допустить этого… («Нет, сиреневое еще прелестнее. Вон то?») … нельзя свидетельствовать против мужа… («Ну да, непрактично, зато очаровательно») …так что я, само собой… («А вот эти чулки она носила вчера с зеленым платьем, точно. Надо же, в снятом виде совсем иначе смотрятся!»).

– Ну, Пинки, вы согласны? – настойчиво спрашивала меня Арморель.

– Прошу прощения, Арморель. Согласен на что?

– Как на что? Ну разумеется, жениться на мне!

Боюсь, я уставился на нее, разинув рот.

– Господи помилуй, что вы сказали?

– Жена не может давать показания против… Пинки! Вы что, не слышали ни слова из того, что я говорила?

– Да-да, – торопливо отозвался я, пытаясь уместить в голове тот примечательный факт, что мне только что сделали брачное предложение. – Конечно, милая моя девочка, но, право же…

Мне кое-как удалось успокоить ее.

Основная идея, которую я избрал и которой придерживался с серьезностью, не уступающей серьезности самой Арморель, состояла в том, что женитьба сейчас лишь ухудшит мое положение, ибо полиция немедленно придет к выводу, будто я убил Эрика, чтобы завладеть Стаклеем. На счастье, Арморель поняла мои доводы, а я смог наконец благополучно удалиться к себе.

Изрядно пристыженный, запирал я за собой дверь – пристыженный тем, до чего же неверно судил прежде о славной девушке, с которой только что беседовал. Я считал ее пустоголовой, взбалмошной, неуравновешенной, лживой, да мало ли какой еще – и вот теперь, находясь под впечатлением, будто я ради нее совершил убийство, она искренне предлагала отблагодарить меня, разделив со мной жизнь: затем всего лишь, чтобы ее не вызвали свидетельствовать против меня в суде. Да и что бы она могла засвидетельствовать? Видимо, беседу, которая произошла меж нами в то утро, ведь больше свидетельствовать ей решительно не о чем. Воистину великодушное предложение!

В тот вечер у меня не было настроения вести записи, и я начал претворять в жизнь сложившийся у меня план действий. Теперь, когда мои личные вещи стали предметом полицейского интереса, я не хотел оставлять рукопись у себя в спальне. Сложив листки в плоскую водонепроницаемую металлическую коробку, которую я нередко беру с собой в загородные вылазки, чтобы хранить там образцы редких мхов и лишайников (еще одно мое маленькое хобби), я осторожно выскользнул из дома и в темноте направился к Пустырю. Там я отыскал примеченный еще днем куст можжевельника с небольшой норой меж корней и, помедлив немного, чтобы проверить, следят за мной или нет, поместил коробку в это углубление.

И с тем (цитируя фразу из дневника Сэмуэля Пипса) – в постель, пусть даже и не ко сну.

До сих пор нервы мои, хоть и непривычные к подобным стрессам, все же не подводили меня. Однако на следующее утро не выдержали.

Когда суперинтендант, не удосуживаясь более скрывать враждебность, подверг меня двухчасовому допросу по поводу всех моментов, что возбудили его подозрительность – моей ссоры со Скоттом-Дэвисом, отношений с мисс Верити и перемещений по лесу во время того злополучного выстрела, – я напрочь потерял голову. Ответы мои были столь спутаны и противоречивы, что остается лишь дивиться, как это меня не арестовали на месте.