Однако это все никак меня не устраивало. Я ведь потому и пригласил Шерингэма, что ему, в отличие от моего поверенного, можно было рассказать все без утайки.

Когда Джон закончил, я поднял руку, пока Шерингэм не начал засыпать нас вопросами.

– Шерингэм, прежде чем мы продолжим, позволь кое-что сказать. У меня еще не было случая прояснить, почему я послал телеграмму тебе, а не своему поверенному, как настаивал Хиллъярд. Причина же такова: я хочу доказать свою невиновность, но не ценой официального признания вины кого-либо еще.

Вид у Шерингэма стал ошарашенный.

– Повтори-ка еще раз, а? Что-то не понимаю.

– Я стремлюсь доказать свою невиновность, – терпеливо повторил я. – Строго говоря, сейчас это для меня важнее всего. Однако только и исключительно это. Я вовсе не желаю снабжать полицию доказательствами вины кого-либо еще. Боюсь, мой поверенный в излишнем рвении сочтет своим долгом предоставить полиции любое найденное им доказательство. Я же хочу, чтобы ты торжественно пообещал мне этого не делать.

– То есть ты не хочешь, чтобы стало известно, кто застрелил этого типа? – с нескрываемым изумлением переспросил Шерингэм.

– Нет-нет! Ничего подобного. Можешь это выяснить – выясняй. Просто не говори полиции. Вообще не делись с полицией ничем, кроме доказательств, которые оправдают меня, но не повредят никому другому.

– Почему?

– Потому что, – покосившись на Джона, объяснил я, – и Хиллъярд, и я сам втайне согласны, что убийство Скотта-Дэвиса само по себе было поступком весьма похвальным, и кто бы его ни совершил, он не должен нести наказания.

Шерингэм перевел взгляд с меня на Джона и тихонько присвистнул.

– Вот это да! Заговор по сокрытию преступника? И вы хотите, чтобы я тоже поучаствовал? Дело-то серьезное, Килька.

– Сирил, – промолвил Джон с заметной неловкостью, – не уверен, что я заходил прямо уж так далеко… Я говорил…

– Вы говорили, что не станете лицемерить и притворяться, будто печалитесь о его смерти, – перебил я. – Полно, Джон. Остальное вы подразумевали. Имейте мужество так прямо и признать.

Джон пару секунд поколебался, а затем поднял взгляд на Шерингэма:

– Да, правда. Я это подразумевал – и именно так я и считаю. Скотт-Дэвис был негодяем, его смерть осчастливит с полсотни людей. Не думаю, чтобы хоть кто-то по нему горевал.

– Что ж, идет, – не моргнув глазом, ответил Шерингэм. – Мы втроем более способны вынести взвешенное суждение, нежели дюжина сельских чурбанов. Я ничуть не возражаю против того, чтобы мы сами себя неофициально назначили высокой судебной комиссией. Только сперва предоставьте мне доказательства того, что он негодяй. Позвольте мне судить самому.

– Но именно эти сведения я категорически отказываюсь разглашать, если ты не пообещаешь, что не станешь передавать полиции никаких доказательств чужой вины, какие тебе удастся раздобыть во время расследования, – твердо сказал я.

Шерингэм насмешливо посмотрел на меня.

– Бог ты мой, Глистик на тропе войны, – грубовато произнес он. – Итак, ты не дашь мне никаких доказательств без моего обещания, а я не намерен ничего обещать, пока не получу доказательств. Тупик, а? – Он посмотрел на нас с Джоном; мы оба промолчали. – Имеют ли эти ваши доказательства низости Скотта-Дэвиса какое-либо отношение к совершенному преступлению – если, конечно, исходить из предположения, что это и впрямь убийство?

– Возможно, – промолвил Джон.

– Самое непосредственное, – поправил я.

– Полиция в курсе?

– Нет, – ответил Джон.

– Во всяком случае, разве что совсем смутно, – добавил я. – Хотя, конечно, у полицейских должны иметься какие-то представления о его характере. Насколько я понимаю, они наводили справки в Лондоне. К их распоряжению будут все обычные сплетни и слухи.

Джон потер подбородок:

– Что правда, то правда. Я как-то упустил это из виду. И если они ознакомились со слухами…

Я кивнул. Несомненно: если они ознакомились со слухами, то отношения покойного с миссис де Равель, о которых полицейские и сами уже начинали догадываться, станут ясны окончательно.

– Пока вы лишь туманно обрисовали мне ситуацию, – уже более задумчиво обратился Шерингэм к Джону. – Надо ли понимать, что обстоятельства, на которые вы намекаете, заполнят пробелы?

– В значительной степени, – признал Джон.

– Фактически, – напрямик заявил я, – они показывают, что я не единственное лицо, у которого имелся очевидный мотив для убийства, а, напротив, самый маловероятный кандидат из многих других, и что все прочие обитатели дома, включая даже самого Джона, располагали куда более сильными мотивами.

Джон вздрогнул.

– Бог ты мой, Сирил, да вы же совершенно правы! – произнес он с таким нескрываемым удивлением, что сразу становилось ясно: до сих пор это обстоятельство от него ускользало.

– Тогда я уж тем более должен все услышать, – решительно заявил Шерингэм. – Послушайте, давайте остановимся на компромиссе. Если я удостоверюсь, что Скотт-Дэвис был и впрямь так дурен, как вы его изображаете, то я ограничу свои доклады полиции лишь теми фактами и теориями, которые поддерживают Килькину невиновность. Но если ваш рассказ меня не убедит, то я буду полагаться на собственное суждение. Согласны?

Мы переглянулись.

– Выходит, последнее решение предоставляется вам одному, – указал Джон. – По сути, в нашем жюри даже и троих-то присяжных не наберется. Останется лишь один судья. Вы берете на себя огромную ответственность, Шерингэм.

– Ответственность меня не пугает. По части ума, логики и общего здравого смысла я ничем не уступаю любому официально назначенному жюри присяжных.

Чего-чего, а самоуверенности Шерингэму было не занимать.

– В таком случае я склонен ответить согласием, – промолвил Джон, поглядывая на меня.

– Хорошо, принято, – уступил я.

Мы несколько мгновений помолчали, а потом дружно зашевелились, устраиваясь поудобнее, как люди, которые приняли важное решение и наконец могут идти дальше.

– Одну минуту, – вдруг сказал Шерингэм. – Знаете, есть еще одно «но», причем немалое. Допустим – как легко может статься, – доказательство невиновности Кильки заодно доказывает вину кого-то еще?

– Тогда его нельзя обнародовать, – быстро отозвался я.

– Гм-гм! – Шерингэм поскреб в затылке. – Сформулируем другим образом: допустим, теория о твоей невиновности заодно является теорией виновности кого-то еще?

Я обдумал его слова.

– Нет, тут я не возражаю, пока теория еще не становится доказательством.

– А как насчет мелких улик, подкрепляющих эту теорию?

– Даже не знаю, – замялся я.