прочим. И складывается помалу в течение более десяти лет (1964–1975) новая книга об историке Зыбине в атмосфере все тех же 1930-х проклятых годов — роман «Факультет ненужных вещей».

О его публикации в СССР уже и речи быть не могло, так что роман, отпущенный в свободное плавание, в 1978 году вышел в Париже, и Д., — как вспоминает Ф. Светов в пронзительном рассказе «Чистый продукт для товарища»[996], — успел подержать его в руках.

Самоубийственно открытого вызова коммунистическому режиму автор «лучшей, — по оценке В. Шаламова, — книги о тридцать седьмом годе» не бросал, хотя, разумеется, подписывал все протестные заявления своего времени и, естественно, чувствовал себя своим в диссидентском кругу. И власть его вроде бы терпела, но — странная вещь, непонятная вещь — именно после парижского издания «Факультета» пошла вдруг череда неспровоцированных хулиганских нападений на Д., поэтому принято считать, что и скончался он в результате того, что был жестоко избит то ли в фойе Центрального Дома литераторов, то ли рядом с этим домом.

Так ли это, нам уже не узнать. Задуманный на склоне дней исторический роман «Рассказы об огне и глине», роман, — как говорил сам Д., — «о Добролюбове (т. е. о Толстом, Достоевском, Чернышевском, Герцене, Тургеневе)»[997], мы уже не прочтем. Будем перечитывать — и стихотворения Д.; их сохранилось немного, всего около пятидесяти, но среди них есть врезающиеся в память навсегда. И перечитывать его прозу, помня, — по словам Е. Ермолина, — что «Факультет ненужных вещей» — это, может быть, «последний по времени создания великий русский роман», который с течением времени «как-то даже вырос в своей художественной цене»[998].

Будем помнить все это, хотя, увы, согласимся и с Д. Быковым, что судьба привела книги Д. «к полупризнанию, к пылкой любви немногих и почтительному равнодушию большинства»[999].

Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М.: Терра, 1992–1993; Избранное: В 2 т. М.: Книжный клуб 36,6, 2009; Рождение мыши: Роман в повестях и рассказах // Дружба народов. 2010. № 11–12; То же. М.: ПРОЗАиК, 2010; Стихи. Графика. М.: МАКС Пресс, 2017; Державин, или Крушение империи. Оренбург: Изд-во им. Г. П. Донковцева, 2018; Поэт и муза. Оренбург: Изд-во им. Г. П. Донковцева, 2019; Смуглая леди. М.: Рутения, 2019.

Лит.: Косенко П. Письма друга, или Щедрый хранитель. Алма-Ата, 1990; Светов Ф. Чистый продукт для товарища // Новый мир. 1992. № 9; То же // Светов Ф. Чижик-пыжик. М.: Эксмо-Пресс, 2002; Жовтис А. Дело № 417 (Ю. О. Домбровский в следственном изоляторе на улице Дзержинского) // Континент. 1999. № 101; Ермолин Е. Последние классики. М.: Совпадение, 2016; Портнова Д. О Юрии Домбровском: Воспоминания // Новый мир. 2017. № 7; Дуардович И. Дело «хранителя древностей» // Вопросы литературы. 2021. № 4; Письма Хранителя: Из переписки Юрия Домбровского с друзьями и коллегами о романе «Хранитель Древностей» и не только // Вопросы литературы. 2022. № 4.

Дорош (Гольберг) Ефим Яковлевич (1908–1972)

В перечне мастеров деревенской прозы имя Д. обычно не упоминается, в трехтомном академическом словаре «Русская литература XX века» (2005) его нет тоже, и это странно.

Конечно, смолоду пройдя обучение живописи и прикладному искусству, он всю жизнь много писал и о художественной культуре, в частности о Древней Руси, о народных ремеслах, был авторитетен в мире музейщиков, и книги «Живое дерево искусства» (1967), «Образы России» (1969) до сих пор актуальны.

И конечно, откомандированный в Кронштадт еще в начале 1930-х, Д. почти полтора десятилетия отдал армейской теме, ей посвятил первые сборники своих рассказов «Маршальские звезды» (1939), «Военное поле» (1941), а в годы войны служил в редакции дивизионной газеты, где повествовал, соответственно, об огнях-пожарищах, о друзьях-товарищах.

Однако, — как десятилетия спустя вспоминал сам Д., — «эти мои рассказы были не столько о воинах, сколько о крестьянах»[1000] в военной форме. Так что именно жизнь советского крестьянства занимала еврея Д. прежде всего и по преимуществу — как в первые послевоенные годы, когда он колесил по стране в качестве разъездного корреспондента «Литературной газеты», так и позднее, когда состоял членом редколлегий журналов «Знамя» (1954–1956), «Москва» (1957–1958), «Новый мир» (1958–1970).

И довольно быстро выбрал свою литературную манеру: писать, полагаясь не на воображение, а на наблюдения, причем на наблюдения, подтверждающиеся и/или уточняющиеся от года к году. Словом, вести, как сейчас бы сказали, постоянный мониторинг провинциальной реальности, причем желательно в одном и том же месте, каким для Д. с 1952 года стал Ростов Великий и его окрестности. Так начался «Деревенский дневник», где только и вымысла, что Ростов Великий остроумно переименован в Райгород, то есть и районный, и райский одновременно, а имена реальных персонажей укрыты под псевдонимами, местными жителями легко, впрочем, разгадывавшимися.

Жизнь как она есть, и ничего кроме. А значит, нет осточертевшей всем лакировки, но нет и того, что можно было истолковать как пугающую начальство (и возбуждающую читательский интерес) клевету на колхозную деревню. Поэтому, когда во втором выпуске «Литературной Москвы» стали печататься начальные страницы «Деревенского дневника», их, — по словам А. Туркова, — «хвалили даже рьяные хулители сборника»[1001]. И позднее, если прилежные читатели «Нового мира» в чем-то и упрекали Д., то в недостатке социальной остроты, тогда как историк М. Рабинович, близкий в последние годы друг Д., отмечал «кажущуюся неторопливость и даже тягучесть» его стиля[1002], а драматург А. Гладков не без раздражения удивлялся, почему «восхищаются скучнейшим Дорошем»[1003].

Сам Д. высоко ценил и «проблемные» очерки В. Овечкина, и плач о безвозвратно уходящей крестьянской Атлантиде, который звучал со страниц поднявшейся на его глазах деревенской прозы, — например, развернутой (и восторженной) рецензией откликнувшись в «Новом мире» на «Привычное дело» В. Белова. Но сам был другим. Во-первых, потому что вопреки всему сохранял, скажем осмотрительно, исторический оптимизм: «Я благодарен судьбе, что она дала мне увидеть, как движется жизнь. И если сравнить то, что было здесь пятнадцать лет назад, с сегодняшним днем, можно сказать — человек стал жить лучше»[1004]. Во-вторых же… «Я выбрал тихую дорогу…» — признался Д. в конце пути, и, вероятно, как раз эта «тихость» сообщала его прозе монотонность, именно что благонамеренную осмотрительность и выводила ее из эпицентра тогдашних общественных и литературных баталий.

Да вот пример. 19 июля 1956 года Д. напечатал в «Литературной газете» статью «Берегите памятники старины», она внимание привлекла, но шума не вызвала. А когда спустя девять лет в «Молодой гвардии» (1965. № 5) появилась решительно о том же говорящая статья «Берегите святыню нашу!», подписанная С. Коненковым, Л. Леоновым и П. Кориным, то она прозвучала как манифест и чуть ли не колокол на башне вечевой.

В чем разница? Именно что в напористой