– Ты должен мне как минимум один оргазм.

Она вызвала себе такси, а я побрезговал в таком виде возвращаться домой. Я разделся до трусов и зашел окунуться в Москву-реку. Вода как будто слегка пахла нефтью и старой помойкой, но это все же было лучше, чем тот запах, который я собирался смыть с себя.

Орлович нашелся спустя два дня.

Объявился режиссер Рома и сказал, что нужно переозвучить одну сцену со мной. На этот раз пришлось ехать на какую-то модную студию звукозаписи, она находилась недалеко от «Речного вокзала», не самое удобное и близкое место, но внутри все выглядело очень дорого. Я увидел живого чиновника и бизнесмена, владельца бургерной «Блэкстар» и исполнителя рэпа по имени Тимати в коридоре, а также группировку из его ближних подданных. Рома ждал меня на диванчике в комнате отдыха, где был чай, печенье и даже небольшой бар.

– Ты че так рано? – сказал Рома. – Хочешь выпить?

– Как ты догадался. Очень хочу. Я видел Тимати.

Рома махнул рукой и показал язык. У меня всегда с собой был ноутбук в те дни, так как я только закончил монтировать «Русский лес» и старался получить как можно больше критики. Буквально пару дней назад мы снимали надтитровую – последнюю – сцену, в которой Секси неловко кувыркается с плотной малышкой восемнадцати лет на диване у меня дома.

– Давай скорее посмотрим мое кино, – сказал я.

Рома налил нам, и мы сели на диванчик, как парочка. Уставились в мой макинтош. Боковым зрением я внимательно следил за каждой реакцией Ромы. Старался не пропускать моментов, где он потеряет интерес. Звук пока был черновой, но в принципе все было понятно. Где-то на седьмой минуте он неуверенно засмеялся:

– Поздравляю, – сказал Рома. – Единственная хорошая сцена.

Я наблюдал за своей игрой, за игрой Секси. Секси, конечно, странно смотрелся. Когда он пытался сказать что-то эмоциональное, его лицо кривила легкая ухмылка. Он был слишком мягок, но в то же время и красив. Почему-то он так хорошо попал в меня (в персонаж Е. Алехин) в тизере, но здесь, в серии, все было мимо. Я не нашел слов для него, не смог объяснить ему задачу, провалился как режиссер.

– Черт, – сказал Рома. – Я когда-нибудь тебя сниму в роли гея с этой бородкой.

– Надеюсь, что снимешь. Но я уже что-то в эту сторону играю сейчас в одном фильме.

– Че за режиссер?

– Ты не знаешь. Он с курсов, дебютант. Борис Гуц.

– Не знаю, да.

Сам я смотрелся неплохо. В принципе, с ролью придурковатого издателя я справился. Много знакомых хороших и не очень актеров, любителей и профессионалов появилось в моем фильме. Конечно, и Орлович был. Даже музыкант Феликс Бондарев в эпизоде. Даже великий писатель Роман Сенчин в роли самого себя. Но ничто не спасало фильм, так, например, и психоделическая сцена с монологом Родиона Толочкина – поэта и музыканта – тонула и была невнятной, хотя имела огромный потенциал.

На семнадцатой минуте Рома потянулся к ноутбуку, чтобы закрыть крышку гроба с телом меня-кинорежиссера. Гроб спустили в яму, я увидел надпись «Кинематографист Е. Алехин 2006–2015» на могильной плите.

– Поздравляю, – сказал Рома. – Ты снял первый хуевый фильм. Если снимешь еще штук пять, станешь профессионалом.

– Спасибо, Роман Леонидович, – ответил я. – Вряд ли возьмусь.

Пришла Ирина С., чуть позже звукарь. Я быстро сделал то, что надо, отметил для себя, что теперь фильм и звучит, и выглядит, покрашенный и почти сведенный, очень хорошо. Посидел в чил-ауте, поднакидался халявной выпивкой. Потом Рома предложил ехать с ними на такси. Я сидел спереди, а они ругались на заднем сиденье.

– Ты дура, Иришка.

– Перестань, Рома, че ты меня унижаешь? Ты – пуп. Пуп земли.

– Да пиздец ты, не актриса. Я тебя подобрал, а ты – просто овца.

– Да, я тупая, а ты умный.

– Все верно. Алло?

Он говорил по телефону, кричал что-то продюсерам, потом продолжал ссору. Я вспомнил миф про Скорсезе, что он как-то ругался с Лайзой Миннелли, тогда своей девушкой, по телефону в гостиничном номере. Разбил телефон, спустился на улицу, позвонил ей по телефону-автомату и продолжил орать, а потом разъебал и телефон-автомат.

Зачем я в это ввязался, почему этот навязчивый бред не дает мне покоя? Зачем я пытаюсь снимать кино? Ведь я не режиссер, кино – это даже не искусство, это деньги, и власть, и умение руководить людьми, как стадом. Как столько человек вместе могут заниматься творчеством? Творчество – дело одинокое, это медитация, когда ты зарываешься глубоко и случайно откапываешь клад. У меня есть стихи, проза, я могу представить сцену, а потом увидеть ее во сне, как делал Газданов. Я бы мог всю силу направить в роман, написать его хорошо и быстро, но я растратил на какую-то дичь.

Мы застряли в пробке. Не в силах больше слушать, как Рома и Ирина ругаются, я решил ехать на метро. Там я почувствовал что-то, удар в сердце, пока стоял на эскалаторе. Я побежал вниз, неуклюже задев кого-то.

– Извините, пожалуйста!

– Под ноги смотри, молодой человек!

Я знал, что Даши не будет дома, знал, что она собирается уйти, чувствовал это на протяжении недели. В квартире было тихо, дверь балкона приоткрыта. Дашиных вещей не было. Я зашел на кухню, выпил стакан воды, потом вернулся в комнату. Лег на широкий матрас, на котором мы спали. Засунул руку под него, достал Дашины трусы «Пума». Положил их себе на лицо. Я просто спрятал их, когда почувствовал, что она может уйти. Для меня не было ничего сексуальнее этих розовых хлопчатобумажных трусиков с серой каемкой-резинкой и черной надписью «Пума». В начале знакомства, когда еще путешествовали в туре, кажется в Курске, мы пошли вместе в «Спортмастер» и там купили трусы и носки. После этого был очень страстный и тихий секс под храпение Эдуарда на вписке. Помню, как Даша стояла на балконе, курила в футболке и этих трусах, а я гладил ее зад через них. Несколько часов я лежал, тычась в трусы лицом, плакал в них, кутался в одеяло, ждал, когда боль стихнет.

Ушла, она ушла.