– Ты о чем?

– Не «привет», а «пока». Это я себе, похоже.

Мы спустились на улицу, но день был прохладный. Поэтому мы засели в «Сабвее» и принялись пить темный «Козел». Просто болтали, вспоминали былое. Лео пытался отвлечь меня. В какой-то момент вспомнили Сигиту, она теперь была замужем за Ваней, близким другом Лео, соавтором многих проектов. Я был очень благодарен Лео до сих пор за то, что он принимал мою сторону, когда Сигита уходила, и даже на время переставал общаться с Ваней.

– Я ничего не забыл. Помню, что ты был на моей стороне. Иначе бы я уже написал роман о том, какой ты бездарный режиссер.

– Ну да, пиши. После нашей поездки в Индию меньшего от тебя не жду, – улыбнулся Лео.

– Ничего страшного. Каждый вынес то, что вынес.

Потом меня понесло. Я говорил, что невозможно разлюбить бабу. Оказывается, все эти годы я любил Сигиту, даже Оксана не помогла. Только встретив Дашу, бабу, которая пахла лучше для меня и под которую мой мозг подстроил все свои гипотезы и все свои философские наработки, только новой наркотой я смог заглушить бесконечный отходняк. А теперь мне пиздец.

– Нормально, – сказал Лео. – Вы с Костей как два поэта Серебряного века. Каждому нужна баба, с которой невозможно быть.

– На которую ты смотришь из темноты, как пес.

– Примерно так, – согласился он.

– Мне пиздец. Я часто думал: как плохо, что я не дал Ване пиздюлей, когда он приходил. Он сам пришел ко мне в руки, жирненький и слабый. Но я не бью по лицу, не могу. Потом думал: как хорошо, что я не распустил руки! А потом опять менял мнение. А потом думал: как хорошо, что Сигите нашелся нормальный парень, потому что мы оба с ней не в себе. Она бы ехала крышей, и я с ней заодно, и что это был бы за брак? Два калеки в открытом море на резиновой дырявой лодке? С Ваней ей точно лучше. Бабы – это не мое.

Вдруг Лео заплакал. Я никогда его не видел хныкающим.

– Ты чего, братан?

– Да ничего. От любви большой.

Он сидел за столом в «Сабвее», перед нами подносы от этих дурацких невкусных роллов, алюминиевые банки, тут же сидели какие-то работяги малых народностей, а Лео, этот смуглый здоровяк интеллектуал, впервые плакал при мне.

– Ты чего, братан? Свою бабу вспомнил?

– Да нет, просто ты меня растрогал, говнюк.

На нем была та же курточка, в которой он прыгал на скутер индийскими ночами, а до этого, еще осенью, снимался в ней у меня в клипе на песню «пролог». Настоящий честный художник, Лео, написавший пару хороших книг, которому так же, как и мне, не далась профессия «кинорежиссер».

– Пойдем есть осетинские пироги? – спросил я.

Мы вышли из «Сабвея», взялись за руки, как азиатские подростки, и пошли к осетинам, раскачивая наш двойной кулак, борясь с жестокой реальностью.

Там был пирог с картофелем – по вегану, и еще был пирог с капустой по вегану, но вот если хочешь шпината – тебе нужно было есть сыр. Я взял по два куска: для Лео с капустой и со шпинатом, а себе с капустой и с картофелем. С собой у меня был фотоаппарат, и мы записали на него видеообращение к Гайто Газданову.

Мы пили ром и уговаривали его, великого классика, заняться какой-то ерундой, разработать меню для кафе на станции «Тульская».

– Скажи своим осетинам! – просил я. – Дорогой Гайто! Я читаю и перечитываю твои книги. Но и ты помоги! Скажи своим ребятам, что нужен, да, Лео?

– Да, Гайто. Старик, нам очень нужен, в особенности этому парню, Жуке. Он переживает тяжелые времена, и твои осетины должны приготовить веганский пирог со шпинатом для него.

– Очень нужен пирог со шпинатом, но без сыра! Гайто! Я прочитал даже твой сентиментальный роман «Эвелина и ее друзья», помоги же мне! Я больше никого не знаю, кто бы прочел эту книгу. А у меня вышло даже получить удовольствие.

Потом в кафе начался странный корпоратив. Люди в деловых костюмах читали поздравительные стихи в микрофон. Я был уже пьян, ничего не понимал. Мы притихли и слушали. Это напоминало сценку из московского Линча, такие у них были безумные и одухотворенные лица. Стихи были очень плохие.

– Каждому поэту нужна тьма, из которой он будет смотреть на бабу, – напомнил мне Лео и подмигнул.

Ночью нужно было ехать в Петербург.

Максим Тесли встретил меня на Московском вокзале. Он был уже слегка подвыпивший с утра, и настроение у него было прекрасное.

– Алехин! – заорал Максим Тесли. – Я тебя вылечу от любой хандры.

Денег у меня почти не было, но он сказал:

– Если ушла баба, найдем на что бухать!

Мы пили вино и виски, я целовал у него дома каждый сантиметр ковра и говорил:

– Это моя Дашечка, моя писечка. Ты не представляешь, как я ее люблю.

Он смеялся, наливал мне еще. Я целовал обои, кресло, диван, ползал по полу, лизал его. Старая квартира недалеко от Сенной площади, она пахла особой петербургской гнилью.

– Деньги скоро закончатся. Но сегодня ночью у меня концерт «Щенков» в «Зале ожидания»! Заработаю еще шесть ка!

– Чтоб до этого дожить, щас у кого-нибудь попросим.

Я сфотографировал свою карточку и выложил вконтакте пост о том, что мне нужно напиться в кал и пусть любители унылого репа не скупятся на донаты. Так мы заработали немного.

– Может, и потрахаться так вырубишь? – предложил Максим.

Какое-то время назад он расстался с бабой и теперь вел достаточно разгульную жизнь.

Но я сказал:

– Не могу изменять ей. Даже если она сейчас в постели с другим.

Я продолжил целовать плинтус.

– Понятно, понятно, понятно! – сказал Максим Тесли. – Писечку свою целует! Великий человек!

Ночью мы оказались в клубе «Зал ожидания», лучшая концертная площадка в Петербурге, в которой я бывал. Помню, здесь, в гримерке, я гладил спящую пьяную Оксану, которая была виджеем на одном из наших концертов. Пару лет назад у меня еще была надежда. Теперь сидел в углу на диване и плакал. Феликс Бондарев узнал меня и спросил:

– Что с тобой, друг? Ты на кого обиделся?

– Не обращай внимания на меня.

– Сложно не обращать. Сидит тут, плачет. Мужчина вроде взрослый.

Там было несколько групп. Люди кричали, выпивали, музыка играла. Шоу было в разгаре. Фестиваль в честь Хэллоуина устраивал Александр Ионов – главный сатанист русскоязычного шоу-бизнеса. Феликс был с какой-то девчонкой, он ей махнул рукой и сказал:

– Подлечи этого мальчика, пожалуйста.

Девчонка пожала мне руку, мою вялую кисть, потянула на себя, чтобы я встал, и сказала: