носа на корму, день и ночь, ночь и день. Изредка, без всякой видимой причины, валы разбивала беспорядочная жестокая зыбь, и корабль начинал трястись и содрогаться всем корпусом, словно повешенный в те первые мгновения, когда еще не умерло сознание и тело инстинктивно сопротивляется подступающей смерти. Все это было весьма любопытно, но не очень приятно.

Сантьяго не хотел знакомиться ни с попутчиками, ни с экипажем. События последних дней черным облаком висели над его головой. Он должен был их обдумать и переварить. Облюбовав место за бушпритом, он целыми днями сидел, закутавшись в плащ, уставив взор на темно-синюю поверхность воды.

Слишком много смертей. Добряк Луис, капитан «Гвипуско», кок Лурд, строптивый Мигель, услужливый Хуан, да и вся команда злосчастной каравеллы. Все, все на дне морском! Вспыльчивый бедняга Ленсио нашел свой конец, разбившись об острые утесы, красавица Росенда опять сгорела в пламени. Ах, Росенда… Неужели добрый Бог воскресил ее лишь для того, чтобы снова отправить на костер? Добрый? Где же его доброта? Лучшее достается худшим, мир переполнен несправедливостью и кровью невинных жертв!

Кто стоит у власти, кто заправляет делами, кто судит и кто наказывает? Лживый префект Санта де ла Пенья, пустой хвастун алькальд, провинциальный дурак дон Алэрико, чревоугодник и болтун настоятель. Слишком много вранья, напыщенности и фальши!

Яркие краски картины мира, создававшейся мазок за мазком с самого детства, вдруг потускнели и осыпались. Стройная пирамида устройства общества развалилась. Еще совсем недавно Сантьяго представлялось, будто в семье главой и мудрецом был отец, за духовность отвечал благочестивый падре, миром справедливо правила Испания, а ею – доблестные король и королева. Куда же она пропала, счастливая картина доброй реальности? Почему в его сердце остались лишь раздражение и холодная злость?

В один из дней с мачты раздался крик впередсмотрящего:

– Дождь! Дождь!

Сантьяго услышал нарастающий шум, напоминающий потрескивание. Так звучала вода, падающая на воду. С непонятным для себя волнением он следил за темной тучей, стремительно приближающейся к «Сан Мартину». Сам того не сознавая, Сантьяго жаждал очищения, хотел смыть с себя приобретенный опыт и вернуться в прежнюю, не оскорбленную знанием действительность.

Туча надвигалась без заметного усиления ветра, и как только ее вытянутые косматые языки оказались над кораблем, первые капли упали на лицо Сантьяго. Дождь обрушился разом, точно где-то наверху опрокинулась гигантская бочка, чудовищной массой падающей воды расплющив волны. И тут же подул невероятной силы ветер.

Сантьяго не стал уходить с палубы, а моментально промокнув до нитки, наблюдал, как подгоняемое циклоном облако проходит над кораблем. Он успел подумать, что тучу снесло и дождь вот-вот закончится, как хлынул настоящий тропический ливень, рассказы о котором он слышал от падре Игнасио, ходившего на военных каракках вдоль африканского побережья.

Он с трудом различал мачту в десяти шагах от себя, море совершенно успокоилось, и «Сан Мартин» на почти полностью зарифленных парусах летел, рассекая носом белую от дождя воду.

«Может быть, дома все вернется на свои места», – с надеждой подумал Сантьяго, и эта робкая мечта, произнесенная вслух, вдруг превратилась в уверенность. Наверное, дождь придал ей силу, помог укрепиться в сознании Сантьяго.

Теперь он с удвоенным нетерпением ожидал возвращения в Кадис, и, когда над береговой линией появился знакомый шпиль колокольни, его сердце взволнованно заколотилось. Сколько раз он приходил сюда на шлюпке после морских учений в Навигацком, иногда злой, иногда раздраженный, но всегда уставший и вымокший. Если бы он знал тогда, какую добрую службу сослужат ему те уроки!

Город его юности! Улицы, изученные ногами до камня, привычные фасады домов, те же занавески на окнах, примелькавшиеся с детства лица, родные мостовые. Вот она, гавань, где он с Педро встречал «Санта Катарину», запах свежей рыбы, острый аромат изумрудных водорослей, облепивших сваи причалов. Его родина, его гнездо, его теплая обитель. Да, тут все будет по-другому, по-прежнему!

Чуть враскачку, точно старый морской волк, он вышел из порта и оказался на улочке, узкой и темной из-за высоких домов, тесно прижавшихся друг к другу. В одном из них на последнем этаже жил капитан Сидония, Сантьяго с трудом удержался, чтобы не взбежать по лестнице, нет, сначала домой. Он знал наизусть каждый булыжник мостовой по дороге от дома Педро к их особняку и мог бы пройти туда и обратно с завязанными глазами.

Выйдя на площадь, он низко поклонился собору и несколько раз истово перекрестился, ощущая чистую и глубокую благодарность Всевышнему, вернувшему его домой.

С площади он не спеша прошел по Аделантадо, заново восхищаясь красотой этой улицы, задержался у святого угла, обложенного черными мраморными плитами с высеченным на них изображением ангела, и, памятуя наказ падре Бартоломео, произнес Pater noster. Он делал это в течение многих лет, все свое детство, не задумываясь, по привычке, но сегодня каждое слово заново приобрело вкус, смысл и значение.

Воображение и память, соединившись вместе, завладели его умом. Он вспомнил, как в детстве, разглядывая портреты предков в столовой, представлял себя всадником в помятых латах, после выигранной битвы возвращающимся в родительское гнездо. Усталый скакун неспешной трусцой приближается к обрыву, звонко поет труба за крепостной стеной, со скрипом начинают вращаться невидимые барабаны, и цепи, удерживающие мост, стуча, выползают из бойниц. Тяжелые, обитые медью створки раскрываются, и навстречу всаднику выходит сам Альфонсо Великолепный. Они встречаются на середине моста. Сантьяго, кривясь от боли – хоть вражеские мечи не смогли прорубить латы, но их удары оставили под ними весьма ощутимые синяки, – спешивается, припадает на одно колено и приветствует главу рода. Тот, словно пушинку, поднимает его на ноги, заключает в объятия и, прижимая свои помятые латы к его помятым латам, негромко говорит: «Молодец, мой мальчик, я тобой горжусь».

И вот он возвращается из похода, после настоящей битвы, настоящего шторма, настоящей любви. Почему же он не рад, отчего в его сердце нет ликования от хорошо сделанного дела? Все просто, да, увы, все просто: к величайшему огорчению, мир оказался совсем не таким, каким он его себе представлял.

Пальцы привычно обвили кольцо на двери, свисающее из львиной пасти. Сантьяго подмигнул бронзовому льву, как старому доброму знакомому, и громко постучал. Створка медленно отворилась, Хуан-Антонио увидел молодого гранда, внезапно отбросил субординацию и со слезами заключил его в свои объятия.

– Сантьяго, Сантьяго, – зашептал он, гладя его по спине. – Жив, вернулся, Сантьяго!

Сантьяго погладил его в ответ и осторожно высвободился.

– Все в порядке, видишь, я цел и невредим. Но почему ты плачешь, что случилось?

– Патрульное судно обнаружило каравеллу, на которой ты уплыл. Разбитую