за такое прегрешение и не нашла бы оправдания, по меньшей мере, на этом свете! Однако Господь Бог не внемлет куртуазным правилам, и угодить ему – не то же, что угодить свету. Я испрошу у вас один дар, Ланселот: позвольте мне блюсти себя вернее, чем когда мне грозило быть застигнутой врасплох. Во имя вашей ко мне любви я хочу, чтобы здесь вы не притязали от меня ни на что, кроме поцелуев и объятий. Это я за вами оставлю; а позднее, когда тому будет время и место, не откажу вам и в большем. Не тревожьтесь о моем сердце: оно не может принадлежать никому иному, даже если бы я пожелала. Милый, любезный друг, знайте, что я сказала монсеньору королю, когда он пришел просить, чтобы я уговорила вас остаться при дворе: что мне куда приятнее быть с Ланселотом, а не с ним.

– Госпожа, – ответил Ланселот, – то, что угодно вам, не может быть неугодно мне. Ваша воля для меня закон; в ваших руках навеки и мое сердце, и моя отрада.

Таковы были условия, предложенные мудрой королевой, и Ланселот не пытался их преступить.

LXXII

Но что же делалось в Бретани, где по-прежнему пребывал король Артур? Воздействие зелья, все так же подносимого ему самозваной Гвиневрой, держало его в прискорбном ослеплении. Его мало заботило недовольство баронов: он являлся с нею всюду, он делил с нею ложе, когда не собирал большой двор. Тем временем весть о незаслуженной опале подлинной королевы Гвиневры разлетелась и за моря. О ней известили папу Стефана[215], и он, ни в коей мере не одобряя, чтобы столь великий король разошелся с той, с которой был повенчан перед ликом Святой Церкви, прежде чем брак объявят недействительным [216], послал в Бретань кардинала, дабы пресечь такое непотребство. Король Артур остался глух к увещеваниям римского легата, как и до того к мнению своих баронов; так что на все королевство Бретань был наложен интердикт, и оно целых двадцать девять месяцев оставалось без Святого Причастия.

Но однажды случилось так, что мнимая королева, пребывая в Бредигане, ощутила приступы сильнейшей боли во всех своих членах. Она лишилась сил; ноги ее распухли и налились гноем; отныне одни лишь глаза да язык повиновались ей. Король созвал лучших лекарей своего королевства; никто из них не сумел найти ни причину этого недуга, ни снадобья, чтобы его одолеть. Артура это весьма огорчило; но он постарался это скрыть, зная, сколь мало расположены разделять его тревогу добропорядочные люди его дома.

Мессир Гавейн сказал ему однажды:

– Сир, вас много упрекают за то, что вы живете вовсе не по-королевски: вы словно избегаете общества ваших баронов, тогда как прежде вы всегда были готовы затевать веселье. Нет уже выездов в лес и на реку, пиры не идут за пирами; все наши дни мы проводим в мрачных раздумьях.

– Вы верно говорите, – ответил Артур, – и я хочу изменить свой обычай. Мы завтра же поедем в Камалот; мы будем рыскать по лесу с собаками целых две недели; а вернувшись, устроим птичью охоту на реке.

И в самом деле, на другой день король отправился в Камалотский лес, столь изобилующий дикими зверьми. Погоня за громадным кабаном занимала их до Девятого часа. Зверь спустился в долину, оттуда поднялся на холм, поросший ежевикой и кустарником, затем, изнуренный усталостью, стал поджидать собак, которые его окружили, беснуясь, но не смея подойти. Король сошел с коня и коротким мечом нанес ему смертельный удар. Когда они оделяли мясом собак, то услыхали петушиный крик; это был верный знак, что жилье недалеко. Король проголодался; он снова сел на коня, а за ним мессир Гавейн и прочие, кто был на охоте. Они проехали недолго, когда вдруг раздался колокольный звон; они направились в ту сторону и вскоре очутились у скита. Король спешился, слуги постучали в дверь; им открыл человек, одетый в белое.

– Брат, – обратился к нему король, – есть ли у вас кров, который бы вместил нас всех, и можете ли вы нас накормить?

– Нет, – ответил послушник, – но в нескольких шагах отсюда есть обустроенное жилище, чтобы давать путникам приют.

Он тут же проводил их к большому деревянному дому, где накрыли столы, пока разжигали огонь. Послушник вернулся доложить отшельнику, что король Артур со своими людьми остановился в странноприимном доме.

– Это как раз то, – сказал отшельник, – на что я надеялся.

Не тратя времени, он облачился в ризу[217] и принялся служить мессу. Король в это время сидел за трапезой; после второго куска он внезапно ощутил острую боль, как будто сердце готово было выскочить у него из груди. Он упал, глаза его закатились, он впал в беспамятство. Испуганные рыцари подняли его, мессир Гавейн принял его в объятия; наконец, он пришел в себя и стал громогласно звать исповедника. Мессир Ивейн с Сагремором подошли к скиту, когда святой отец завершал службу; они ему сказали о внезапной хвори короля и умоляли не терять ни минуты. Отшельник еще держал в руках Тело Господне[218].

– Слава тебе, Господи, – промолвил он, идя за рыцарем, – за тот недуг, что ты наслал на короля! Вижу я, что молитва моя услышана.

При виде его Артур силился подняться.

– Кто вы? – спросил благочестивый муж.

– Увы! Я несчастливец. Меня зовут Артур, недостойный король Бретани, отягощенный великим злом, которое я причинил стране и моим людям. Я послал за вами, дабы исповедоваться и причаститься тела моего Создателя.

– Король, я готов выслушать твою исповедь; но не надейся получить причастия. Я отказываю в нем величайшему из грешников, справедливо отлученному от церкви. Ты оставил свою законную жену; ты принял в жены другую супротив Бога, разума и Святой Церкви; пока ты пребываешь в сем грехе, никакое благо не снизойдет на тебя.

Король безмолвно заплакал. Как только он смог говорить, он ответил:

– Любезный сир, вы наместник Божий; научите меня, что мне делать для спасения моей души. Признаюсь, ничего благого не было со мною с тех пор, как я отрекся от первой жены. Однако я не думал, что поступаю дурно, когда изгонял ее: ведь соплеменники ее клялись мне, что она не моя законная супруга; но правда и то, что Святая Церковь не расторгла узы, которые ранее скрепила.

– Мой тебе совет, – ответил монах, – оправдаться перед Церковью. Если ты имел причину поступить по-своему, она отпустит тебе грехи; если она удостоверит твой первый брак, тебе следует отвергнуть второй.