Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И ворвался в его пространство.
Во все стороны, насколько хватало глаз, простиралась серая пустыня. Почва растрескалась на скорлупки, тянущиеся вверх ссохшимися краями. Небо было низким и серым.
Крючков сидел на единственном во всей пустыне сером валуне, спиной к Сергею, обняв себя за локти и повернув голову вправо, почти параллельно линии плеча.
— Ну?
Сергей ощутил напряжение, с каким тот ждал ответа.
— От тебя мертвечиной несет. Врешь ты. Это не Его мир обрушился, а твой. Он его обрушил. И Он грядет. И ты боишься. Слышишь шаги и собираешь всех под себя, но обречен.
Крючков смотрел на него отстраненно и равнодушно. Он изменился. Это был труп с содранной кожей и высушенной плотью на костях.
— Я мертв, но вечен, — ответил он. — А ты, сучонок, у меня кровью ссать будешь. И дети твои, и люди.
— Может быть, — сказал Сергей. — Но ты проиграешь. Ты уже проиграл. Тьма не может объединить, потому что тьма — только для себя. Объединяет свет. Нас больше. За нами правда.
Крючков поднялся и пошел от Сергея прочь, но руки его дрожали от ярости, и он развернулся, и зарычал за спину Крайневу, и в вопле его слились боль и похоть миллиона миров:
— Ничего не кончено, поняла?! Я тебя уничтожу!
За Сергеем стояла девочка лет восьми, в розовой майке с Губкой Бобом и летних штанах с сеточкой.
— А не должно быть зари? Знамений? — спросил Сергей.
Она усмехнулась.
— Это он такие штуки любит.
Засмеялись оба, не шутке, а появившемуся чувству родства. Было холодно, и Сергей снял ветровку и отдал девочке.
— Почему ты не пришла раньше?
— Я не уходила. Я все время была.
Она с ногами забралась на валун, где только что сидел Крючков. Валун был тепл.
— За что ты нас? — спросил Сергей.
Ксюшка отвернула голову в сторону. Так делают дети, когда их воспитываешь, подумал Сергей. Она снова повернулась к нему, и в ее глазах были слезы.
— Я видела, к чему вы шли. Я вижу будущее, как ты — прошлое. Вы лезли, как дите к газовой колонке. Через год я всех бы потеряла. А сейчас спасла одного от каждой тьмы.
Она рассказала ему, как сила, величие и мощь, которых ему не постичь, обрушились на землю и расчистила ее от людей, уничтожая жизнь. Произошло так потому, что добро перестало сдерживать зло. Намеренно. Чтобы, проиграв эту битву, выиграть в следующей. И как теперь добро начинает борьбу. И он призван к этой борьбе.
— Научи меня делать правильно.
— Не могу. Ты должен сам понять. Мне не жалко, но в этом смысл.
Без ветровки стало холодно. Сергей передернул плечами. По рукам пошли мурашки.
— Я хочу попросить тебя… — Она замялась. — Когда почувствуешь, что становишься богом — останься человеком.
— Кто я?
— Ангел.
Сергей засмеялся. Ксюшка смотрела серьезно. Глаза у девочки были старые.
— Ангел воинства его. Ты избран. В ангеле, как в человеке, как во вселенной, двое борются. Ты выбрал. Этот, — мотнула головой в сторону, куда ушел Крючков, — не оставит, не надейся. Тебя не искусил, начнет других подсылать. Кого-то знаем, кого-то нет.
— Миша?
— Чужой.
— Антон?
— Павший. Душой с нами, а по факту — видишь что творит.
Говорили долго, перебрали многих. Потом стала учить его Слову.
— Учись быть сильным и жестоким, — говорила Ксюшка, — Бог есть бескомпромиссная любовь к ближнему. Познав ее, нельзя смотреть, как кому-то плохо. Надо идти и бороть Зло.
— Начни с детей, — голос ее был звонкий и старый в то же время, — терпеливо веди их дорогой, с которой сам оступился. Учи их — бог в зеркале, а не в небе.
Иногда по ее лицу пробегала рябь, его края дрожали, как в плохо настроенном телевизоре.
— Что будет дальше?
— Все предсказано. Придет лжехристос и искусит народы. Будет битва. Ты будешь сражаться. Помни, кого посылали в мир до тебя. Их кровь в тебе. Их дух.
В душе Сергея появилась окрыляющая мощь. И страх, что не справится с задачей.
Она долго учила его в этот раз. И потом, когда он приходил к ней, тоже. Она говорила ему, что и как сделать, как с кем поступить. Потом, в лагере, ему было плохо и больно от непонимания людей, от их противодействия, но он знал, ради чего живет, а здесь ему говорили — все правильно.
* * *
Алишер с трудом отделался от Лехи Буркина. Тот предлагал нести Слово вместе, работать парой. Я бы тебя в напарники не взял, даже если бы уличный сортир грабил, подумал Али. Сделал скорбное лицо, наплел о личном подвиге и распростился с Лехой у развилки, где дорога расходилась одним концом на Кимры, вторым — не пойми куда, к видневшейся на горизонте деревне без названия.
Али пошел к деревне. У него был нож, и он выломал в лесу хороший крепкий сук — от собак. А что теперь, прятаться? Будут лаять, он им полает по бокам.
В деревне жили волоколамские. Пришлось снова состроить постную мину и поговорить о Слове. Язык у Али был подвешен, и получасовой проповедью он развел волоколамских на теплый ночлег (положили на печке) и хороший, с учетом обстоятельств ужин — накануне вытащили из силков зайца.
Он по-прежнему парился насчет Светки, но отдалил боль от себя. Отнесся как к ране — ну, ткнули ножом, предположим, в плечо, что ж теперь, орать двадцать четыре часа в сутки? Поболит, перестанет. Он успокаивал себя, болело страшно.
Али ушел из лагеря, потому что не терпел несвободы. Там нужно было пахать, а он был уверен, что и так проживет. Все эти прогоны со Словом его не трогали, и Сергею он не был ничем теперь обязан. Откупился выше крыши, даже чересчур.
За этими мыслями он заснул, а проснулся, услышав голос. Тот сказал прямо над ухом: что разлегся? Иди расхлебывай. Спасай кого предал. По твоей же логике.
Алишер слез с печи, оделся и вышел в ночь. Небо было расцвечено мириадами звезд, и мерзлая земля звенела под ногами.
* * *
Глаша чуть не вскрикнула, увидев Сашку. Он сидел в кустах, отодвинув ветки, чтобы она его видела, и приложив палец к губам, чтобы не издала неосторожного звука. Он знал их любимый маршрут прогулок — от ворот вдоль реки к полям, и свернуть по второй тропе к орешнику. Он часто ходил здесь с ними, у Сергея на это времени не находилось.
Сашка поманил ее рукой.
— Никита, смотри, чтобы не шел никто, — шепнула Глаша, пошла к кусту и присела на корточки. — Здравствуй, Саш! Как ты?
Сашка усмехнулся и поднял кулак с оттопыренным пальцем:
— П-пэ-п… привет, Рэ-родинка.
Его лицо было багрово-синим от побоев, а на треснувшей нижней губе запеклась черная кровавая лепешка. Глаша протянула руку, чтобы погладить его, но побоялась сделать Сашке больно, и рука замерла в воздухе. Сашка взял ее за ладонь и положил себе на щеку.