Роман до сих пор, несмотря на брюхо и одышку, оставался мастером боя на мечах. Тем более в такой смертоубийственной разновидности боя, как «благородный», когда противники тупо рубили друг друга в капусту на пятачке, окруженном пиками.

Сила удара у обезьяна оставалась отменной, а хорошие доспехи с лихвой компенсировали недостаток реакции.

Рогнеда старательно избегала взглядом меня, и честно говоря, я был крайне благодарен ей за это. Дни и ночи на болоте вымотали меня донельзя. Несмотря на то, что в хорошее время я смог бы поспорить с боярином даже в такой дебильной разновидности боя, сейчас для меня это была верная смерть.

– Что ж, – сказала она. – Если благородных господ здесь не нашлось, я сама буду защищать свою честь.

И тут я решился. Было понятно, что Ганя перегнула палку, но публично позорить ее, хвастаясь прошлыми победами, боярин не имел права. Я должен был сделать это, хотя бы ради чувств, которые испытывал к девочке, когда-то певшей для меня у костра в лесу.

– Ваше высочество, – обратился я к Гане. – Позвольте мне быть вашим чемпионом.

– Хорошо, мой герой, – произнесла она. – Защити меня от подонка.

– Давай, давай, недоносок, – язвительно заметил боярин. – Ты дрюкнул девочку хоть разик? Если нет, отойди с ней на пару минут. Она божественно это делает… Будет что на том свете вспомнить.

– Ты бы лучше ширинку застегнул, срамник, – парировал я. – А то ведь срублю, на том свете нечем хвалиться будет.

– Что, возбуждает? Может, тоже хочешь? – боярин снова взял в руки свое хозяйство.

– Ты елдаком фехтовать собрался? – спросил я. – Хорошо, я начинаю.

И вдруг рубанул воздух перед самым боярским членом, едва преодолев желание стесать его под корень.

Роман переменился в лице, проворно оправился и встал в позицию. Глядя на его огромный «цвайхандер», я снова остро пожалел, что не завершил бой сразу.

И тут понеслось. На меня обрушился яростный шквал ударов. Меч «диких кошек», по сути тонкий двуручный палаш, жалобно скрипел, отводя разящий металл противника.

Я мог бы заставить выдохнуться этого разжиревшего пельменя, которым он стал за годы беспробудного пьянства и чревоугодия. Но сейчас, после моего путешествия по болотам, мы были в одинаково плохой физической форме.

Пару раз мне удалось рубануть его по корпусу, попортив надетый на кольчугу «броник» и не причинив никакого вреда его владельцу. А он просто размазывал меня своим двуручником. Если бы он попал по мне, то, наверное, перерубил бы пополам сверху донизу. К тому же добрые зрители не давали мне выйти из круга, легонько подталкивая меня обратно прикладами автоматов.

Я уворачивался как мог. Но надежда на то, что обезьян выдохнется, оказалась напрасной. Унижение, ненависть, злоба придали ему сил.

Под его пушечными ударами сталь моего меча не выдержала, и клинок разломился. От почти метрового меча осталась рукоять и не больше десяти сантиметров лезвия.

– Получи, пащенок, – выкрикивал боярин с каждым выпадом.

Толпа ревела: «Убей! Убей! Убей!»

«Почему не останавливают бой? – пронеслось у меня в голове. – Ведь по правилам мне должны дать новый меч».

– Меч! – крикнул я, обращаясь к зрителям. – Дайте мне меч!

Но такие условности, похоже, никого не волновали.

«Отчего молчит Рогнеда?» – как утопающий за соломинку, схватился мозг за новую надежду.

Краем глаза я заметил, что боярин своими ударами превратил остатки моей катаны в тонкий, заостренный обломок. И, спасая себя, я поступил единственно возможным образом.

В момент, когда оружие обезьяна с силой воткнулось в землю, я чиркнул обломком ему по шее, рассекая кожу и мышцы. Прочертить идеальную полуокружность не получилось. Дубло запоздало ткнул меня локтем. От мощного удара я отлетел назад и рухнул на спину.

Рукоять с остатками клинка, мое единственное оружие, упрыгала куда-то под ноги зрителей. Боярин задрал свой двуручный оковалок и медленно стал поворачиваться ко мне для последнего удара.

Тут силы его оставили. Дубло завалился вперед на четыре кости, хрипя разрезанным горлом. Но этот неандерталец тут же попытался встать снова. Роман был определенно любимчиком фортуны, поскольку я не задел ему сонную артерию. При всей серьезности рана не была смертельной.

Дело нужно было заканчивать. Я выдернул из ножен своего противника кинжал, до конца воткнул его в самое близкое ко мне, призывно выставленное уязвимое место, и что есть силы надавил на рукоять, разрезая родовитого боярина от ануса до мошонки.

Роман испустил страшный крик, рухнул и задергался. Такого он явно не ожидал, впрочем, как и все присутствующие. Боярин не отключился сразу и какое-то время в шоке плаксиво умолял «помилосердствовать» и «не бросать его погибать».

Меня хотели немедленно сжечь живьем, повесить, застрелить, утопить в болоте, причем сразу и одновременно, за учиненное над их командиром, но тут вмешалась Рогнеда, своей властью остановив самосуд.

К вечеру нас доставили во Владимир. Девушку – домой, в заботливые руки мамок и нянек, меня – на князево судилище.

Обезьян прожил еще целый день и одну ночь. Могучий организм Дуболомова сопротивлялся сепсису, пока были силы. Но, как только Роман понял, что больше не придется ему, как раньше, портить девок, он сгорел буквально за час».

Человек вдруг вспомнил, как Эндфилд убил Лазарева, инкарнацию боярина Романа. Тогда, в скоротечном поединке, повинуясь безотчетному импульсу, он срубил генералу член. Это было глупо, и вообще бессмысленно было рубиться мечом, будучи вооруженным всеми видами дальнобойного оружия. Но, видимо, память о событиях более чем стовековой давности продолжала подспудно жить в нем.

Сегодняшнего Джека это настолько поразило, что он долго размышлял об этом. Его сожженная память была девственно чиста. Управители не восстанавливали его воспоминания так глубоко. Значит, все же у его нынешней инкарнации есть доступ к резервному банку данных. Или сам строй глубинной сущности заставляет его в сходных ситуациях поступать подобным образом.

Он больше склонялся к первой гипотезе о неисполненном желании, которое прошло сквозь миры и века, воплотившись в жизнь по прошествии бездны времени по отношению к старинному врагу.

– Я Даниил Концепольский, – произнес он и сам себе не поверил. – Я Джек Эндфилд, – поправил он себя и содрогнулся от отвращения.

– Я неизвестно кто, и «драконы» меня даже слушать не станут, – резюмировал он, но такое ему совсем не понравилось. – Да Эндфилд я, Эндфилд! Считайте, ребята, так.

Юстирование профилей резонаторных камер не требовало вмешательства. Это была работа для роботов: скрупулезная, нудная, требующая минимум творческого потенциала. В огромной, уходящей на десятки километров вниз дыре полыхали плазменные горелки, жаля глаза яркими струями выхлопов. Там клубились туманы и лились дожди, шел снег и повисали исполинские сосульки по сотне метров в длину. Эндфилду, а новый Джек решил снова именовать себя так, эта апокалиптика надоела. Водопады из жидкой углекислоты могли повредить стенки.