Сигнал прервался. Я произвел привычные манипуляции на ноуте и включил воспроизведение. Долгий раскатистый гром, приправленный хриплыми обертонами тысяч вибрирующих ржавых листов, заполнил комнату.

– Выключи, пожалуйста, выключи, – закричала моя Саша-Лена, пытаясь вырвать у меня компьютер.

– Да отстань ты, сука, – внезапно обозлился я, спихивая девушку на пол. – Всякая блядь будет руки тянуть. Вас много, а комп один.

Мне так хотелось убрать из динамиков мерзость, что я перепробовал половину клавиш, прежде чем нажал верную комбинацию. Стало тихо, но очарование ночи было безнадежно изгажено.

Девицы стали трезветь, с каждым выдохом становясь практичными и стервозными суками. Они недоуменно глядели на потных мужиков, далеких по сложению от Аполлонов, не понимая, что они вообще тут делают. Во взгляде девиц проскальзывали ужас и отвращение, а в горле закипал крик. Мы тоже переглянулись. Дело могло принять совсем скверный оборот.

– Подруги, давайте на выход, – предложил я. – Уйдете без кипежа, дадим на такси.

– Вам, папики, раскошелиться придется, – со скандальными интонациями в голосе сказала бывшая партнерша Василия.

– Ой ли? Люди мы свободные, совершеннолетние. Впрочем, как и вы.

– Да мы вас за изнасилование посадим, – вступила в хор Лена-Саша.

– Девочки, у меня весь дом камеры просматривают. Вызывайте ментов. Мы на вас сами заяву напишем, что деньги у нас украли.

Мужики, разбирайте своих, пусть подхватывают барахло и катятся, коли мы им нехороши стали. Смотрите, чтобы не спиздили ничего.

Я ждал, что сейчас начнется буча, но девушки покорно пошли собираться. Захлопнув за ними дверь, я почувствовал облегчение. Мы легко отделались.

Тут вдруг стало так мерзко, что я едва не заплакал. Поглядев на парней, понял – им не лучше.

Только мы приняли по пятьдесят грамм для снятия осадка с души и собрались было обсуждать фокусы поля, как в дверь внезапно позвонили.

– Мусора? – подкинулся Толик.

– Может, не будем открывать? – предложил Громов.

Но звонок продолжал звонить.

– Хули делать, – заметил я. – Пришла беда, отворяй ворота.

В тот момент я не представлял, насколько прав.

На пороге стояла одна из наших гостий, Саша-Лена, которую я неплохо жахал этой ночью. Она стояла, тихонько покачиваясь, бессмысленно глядя перед собой. Лицо и руки Саши-Лены были измазано какой-то гадостью, в глазах стояли слезы.

Девчонка держала в руках целую охапку листьев. Прямо на глазах зелень теряла цвет, превращаясь в бурую, сухую мерзость, мелким, невесомым порошком ссыпаясь ей на платье.

– Что это? – спросила она, с надеждой глядя на меня.

– Где ты это взяла? – удивился я.

– Весь двор усыпан, – сказала она, – деревья голые.

– Дела… – поразился я.

– Что это? – продолжала настойчиво спрашивать она. – Что теперь с нами будет?

– Ничего не будет, – зло ответил я. – Давай тащи эту пакость на кухню, Ваське покажем.

– Хорошо, – слегка заикаясь, согласилась девушка.

– Эй, ученый великий! – закричал я, пихая Сашу-Лену на кухню. – Ну что ты на это скажешь, пурист проклятый? Вот оно, прямое доказательство!

Василий Громов долго и обстоятельно рассматривал, во что превратились опавшие листья. Не удовлетворясь этим, он вышел на балкон и, поглядев на голые ветки, заметил:

– Нашел чему радоваться, дурак…»

Эндфилд вспомнил слова доисторического поэта про блаженность того, кто исхитрился родиться в эпоху перемен. Видимо сочинитель рифмованных строчек вкладывал в стихотворение иной, возвышенный смысл.

Однако нынешнее понимание слова «блаженный» отлично сочеталось со страшной историей гибели старого мира, увиденной глазами того, что прорывался в память молодого Концепольского.

Человек остановил чтеца, прерываясь на небольшую разминку.

Кроме потребности в дозе физических упражнений, он взял паузу, чтобы подготовиться к воспроизведению воспоминаний, от которых при выходе из сеанса его выворачивало наизнанку неукротимой рвотой, настолько неаппетитные подробности видел он в этой части своего путешествия в прошлое.

«Каким же нужно было быть придурком, – подумал Эндфилд, снова запуская чтеца, – чтобы считать эпохи брутальных перемен прекрасными и романтичными».

«…Этот день был последним нормальным в сумасшедшей мешанине событий, которые стали разворачиваться стремительной чередой.

Началось все как-то невнятно и смазанно. ТВ вяло лепетало о природной аномалии, все наперебой уговаривали, что все хорошо, просто это расплата за прекрасное, теплое и ласковое лето без затяжных дождей и ненастья. На улицах дворники-гастарбайтеры собирали в кучи крошащиеся листья, чихая от пыли. У работников метлы слезились красные, воспаленные глаза, надышавшихся пробивало на рвоту.

Над городом висела серая дымка. В воздухе ощутимо чувствовалась горьковатая нотка. Люди носили кто фабричные, кто самодельные респираторы, хотя помогали они мало. С улиц пропали собаки и кошки, воробьи, вороны и голуби. Хозяева домашних животных рассказывали, как их любимцы срывались с поводков, делали подкопы в вольерах, лезли в форточки и вентиляционные трубы. Некоторых потом находили под фундаментами домов, в укромных местах на чердаках и в подвалах. Они были живы, но находились в каком-то странном состоянии, напоминающем зимнюю спячку. При попытке разбудить они остервенело кусались, царапались и бежали прочь. Основная масса, как можно было судить по свидетельствам очевидцев, покинула город и подалась в леса. Это было странно и страшно.

Пресса и телевидение очнулись от спячки, подняв крик до небес по поводу произошедшего. Через неделю, когда начались первые смерти, не слишком приятные неудобства превратились в катастрофу.

До сих пор я не мог забыть первого покойника, увиденного на улице. Это случилось у всех на виду. Лысый толстяк в расстегнутой рубашке и обтрепанных брюках, обливаясь потом, шел по улице, пыхтя и ругая жару. Он подошел к тополю на газоне, вынул платок, вытер шею и голову. Потом присел, пытаясь попасть в тень лишенного листвы дерева. Это не насторожило никого, мало ли как может реагировать человек на уличную парилку. И вдруг его словно выключили. Он привалился к стволу и замер.

На меня повеяло чем-то давно забытым. Спустя секунду я понял – так выглядели свежие мертвецы, которых я в избытке повидал на горном юге в дни молодости.

Собралась толпа. Как всегда, кто-то пялился, кто-то с важным видом давал почерпнутые в популярных журналах советы. Сразу несколько человек нервно жали на клавиши мобильных. Сердобольная тетка пыталась облегчить страдания мертвого, расстегнув на нем рубашку и поливая голову и грудь теплой газированной минералкой.