Прошло с четверть часа; он вспомнил, что время действовать приближается, и вернулся к действительности: осмотрел заряд у ружья и надел новые капсюли. Силы его успели восстановиться, и хотя он решил следовать совету Сэгина, однако и бездеятельным не хотел оставаться. Он стал намечать себе жертву.

Буйволы не предвидели опасности и спокойно паслись на лугу. Только один старый вожак время от времени встряхивал густую гриву, нюхал воздух и сердито стучал по земле, выражая этим свое беспокойство.

Генрих думал о том, как хорошо было бы убить животное и как надолго оно обеспечило бы их существование. Вдруг он увидал молодого бизона, выходившего из лесу и направлявшегося к стаду. Генрих удивился, как могло молодое животное очутиться так далеко от стада, тогда как обыкновенно телята из страха пред волками остаются при матери.

Бизон двигался медленно, с трудом, точно раненый; это не помешало ему, однако, благополучно миновать волков, сидевших у опушки леса.

«Вот так славная дичь!» — подумал Генрих и посмотрел кругом, не смыкается ли цепь охотников.

Но ничего не было заметно: очевидно, охотники не успели в полчаса объехать поляну. Генрих стал вычислять в уме:

«Поляна имеет в диаметре полторы мили, окружность ее втрое больше; допустим, что это четыре с половиной мили. Раньше часа и не может быть сигнала. Значит, надо еще подождать. Но почему буйволы ложатся? Во всяком случае, это хорошо: значит, наша дичь не собирается бежать. Один, два, три… вот уже шесть улеглось… теперь восемь. Они странным образом валятся, точно раненые. Еще двое; скоро они все лягут, и тогда нам легко будет сделать нападение. Вот подходящий момент для сигнала».

Генрих плохо знал нравы и обычаи диких бизонов, он был удивлен способом, каким эти бизоны ложились наземь.

Высокая трава и кустарник мешали ему наблюдать за животными, он видел только мохнатые плечи. Наконец последний бизон повалился, и тотчас же раздался сигнал. Генрих пришпорил коня и помчался вперед. Одновременно с разных концов показалось человек пятьдесят охотников.

Для Генриха было вопросом чести выстрелить первому; он скакал, держа ружье наготове. Но когда подъехал ближе, его поразило то обстоятельство, что животное лежало совершенно неподвижно. Хотя стрелять при таких условиях не представляло интереса, он все-таки начал целиться. Вдруг он увидал на животном кровь; с ужасом опустил он ружье и хотел сдержать лошадь. Однако Моро послушался не сразу и остановился только тогда, когда въехал в самую середине неподвижного стада. Всадник был ошеломлен: вокруг себя он видел ручьи крови.

Другие подоспевшие охотники тоже недоумевали. Перед ними издыхали бизоны, бились в предсмертных судорогах. У каждого была рана на шее, из которой текла густая кровь.

Восклицаниям не было конца.

— Ведь это же не может быть делом рук человеческих? — спросил Генрих.

— Конечно, нет, — ответил Рубе, — если не считать краснокожих за людей. Эта штука индейцев, и Младенец ручается… Да вот он! Вот!

Рубе стал целиться, Генрих невольно посмотрел по направлению ружья и увидел что-то, двигавшееся по земле.

«Это бизон в судорогах, — подумал Генрих. — Ах, да это теленок, который только что присоединился к стаду».

В то же мгновение животное встало на задние ноги и испустило человеческий крик. Мохнатая оболочка спала, и из нее показался индеец, делавший отчаянные жесты руками.

Генриху стало жаль его, но было поздно склонять к пощаде старого охотника. Раздался выстрел, пуля попала в темную грудь индейца, и он упал замертво.

— Эх, Рубе, — сказал Гарей, — отчего ты не дал ему времени содрать кожу с убитой дичи! Ведь он избавил бы нас от лишнего труда.

— Поищите-ка, молодцы, — сказал Рубе, — за этими деревьями: наверняка найдете там другого такого теленка. Я же пока сдеру скальп с этого.

Генрих поспешил удалиться от этой ужасной операции. Проезжая мимо убитого индейца, он увидел у него массу окровавленных стрел: ими были нанесены раны бизонам.

Рубе, снимая скальп, рассуждал про себя:

— Пятьдесят долларов за скальп! Это выгоднее, чем охота за бобрами. Посмотрим, к какому ты племени принадлежишь! Да никак это апах! Ура, братцы!

— Неужели? — воскликнул кто-то из охотников.

— Верно! Это из тех самых негодяев, что отрезали Младенцу уши. Клянусь! Я им жестоко отомщу, чтобы не было впредь повадно. Это шестой, — прибавил он, прикрепляя скальп к поясу.

После этого старик сделал должную зарубку на прикладе ружья, также шестую, но эти шесть зарубок означали только апахов…

Рассматривая эту странную запись, Генрих увидел еще несколько столбцов и пришел в ужас от этой массы пролитой человеческой крови.

Глава XIV

ОБЛАВА НА ЛЮДЕЙ

Треск нового ружейного выстрела привлек внимание Генриха к тому, что происходило на поляне; в течение нескольких минут он отворачивался от жестокой операции, производившейся над только что убитым индейцем, теперь он обернулся. Сначала он увидел только расстилавшийся пороховой дым и не мог понять, во что стреляли. От тридцати до сорока охотников окружили кучу деревьев и кустов среди поляны, сидя неподвижно на лошадях и образуя неправильный круг; они были на таком расстоянии от деревьев, что пущенные оттуда стрелы не могли их достать.

Ясно, что убитый индеец был не один, несколько его товарищей прятались тут же. Во всяком случае, их не могло быть много: кусты могли скрыть не более дюжины человеческих тел; их-то и выслеживали охотники.

Картина эта напоминала Генриху облаву, но, к великому его ужасу, обложены были люди.

Молодой человек взглянул на Сэгина, как бы умоляя его запретить эту ужасную охоту. Сэгин с выражением страдания отвернулся и поник головою. Генриху стало ясно, что начальник стыдится того дела, которому так охотно предаются его подчиненные, но роковая необходимость требовала истребления всех индейцев. Итак, было бы совершенно бесполезно со стороны Генриха настаивать на прекращении этой возмутительной травли. А что же касается самих охотников, то они только посмеялись бы над чувствами, волновавшими