я получила письмо от Понси, который поручает мне приложить записочку к подносимому вам тому. Я уже предупредила его излишний совет, отослав к вам книгу. Но вот и письмо, хоть и задним числом, но, как мне известно, вполне искреннее, исходящее от чистого сердца.

Верьте, милостивый государь, что Понси не один называет вас своим любимым учителем, и если бы я не боялась показаться менее наивной, чем он, я тоже сказала бы вам, что я думаю о том месте, какое вы занимаете среди самых великих восхищений моей жизни».

Жорж Санд.

Кроме предисловия к «Chantier», Жорж Санд, как мы уже упомянули, написала предисловия и к вышедшему в 1850 г. третьему сборнику стихов Понси «Песни всех ремесел», и наконец, в 1852, и к четвертому: «Букет маргариток», способствуя, таким образом, его литературной славе.

Вот рядом с Понси другой писатель-пролетарий, старик Магю: наивная и детски-чистая душа; здоровый, веселый, острый ум. Это простой деревенский ткач, с грехом пополам обучившийся грамоте, но поэт от природы, поэт-самородок, начавший писать стихи, как птицы научаются петь, и воспевший стихами свою незатейливую и свежую, как идиллия, любовь к своей кузине (ставшей затем m-me Магю) – скромной, трудящейся, наивной деревенской девушке, вначале, по словам поэта, «умевшей лишь отличать гвоздику от розы, но не стихи от прозы», а впоследствии сделавшейся не только верным товарищем, но и добрым советником мужа даже в делах литературных. Прекрасная жена и мать большой семьи (у нее было 14 человек детей), она всю свою жизнь была надежной помощницей мужа, и в глубокой старости, когда Магю ослабел и глазами, и памятью и не мог уже почти ничего зарабатывать, она, чтобы поддержать мужа, принялась вновь ходить на тяжелую поденную полевую работу, получая по 60 сантимов в день, но не вынесла этого напряжения и умерла, оставив старика безутешным. И когда ее уже похоронили, он «молился ей», становясь на колени перед ее кроватью, «как перед святыней»:[356] так он преклонялся перед душевными качествами этой превосходной простой женщины.

За время болезни жены окончательно обнищавший, сам больной, полуслепой, от слабости терявший временами память и с трогательною искренностью сознававшийся, что его умственные силы ослабели, и что ему грозит худшее из зол – безумие, и потому, по совету врача, отказавшийся от всякого умственного труда, Магю в страшных лишениях прожил еще несколько лет у дочери своей Фелиси, пережив зятя своего Жильяна, и умер в Париже, в больнице Шарите, от сотрясения мозга вследствие падения. Но, несмотря на все удары судьбы (между прочим, наградившей его парой сынков, еще при жизни отца старавшихся завладеть теми крохами, которые у него остались от его литературных трудов), лишившись сначала, вследствие революции, королевской пенсии в 200 фр., а под конец и последней своей материальной поддержки – ежегодного пособия в 100 фр. от министра народного просвещения, бесконечно ограничив свои потребности и лишь не отказывая себе в табачке, который ему иногда присылала Жорж Санд, знавшая, что это единственная утеха бедняка, часто набивавшего свою трубочку простой травой, старый поэт до последнего дня жизни сохранил детскую незлобивость и ясность души. Без всякой горечи, а с какой-то добродушной шутливостью сообщает он в своих письмах к Жорж Санд о своем тяжком житье-бытье, лишениях и болезнях. Со стыдливостью и чуть не с извинением сознается он, что, сделавшись вегетарианцем, может из предписаний и решительных настояний доктора исполнить лишь его требования относительно вина, но отнюдь не относительно мяса, и тотчас же защищается авторитетом Байрона и Ламартина, точно опасаясь, что его вегетарианство могут счесть за признак «слабоумия». Лишь изредка позволяет он себе чуть-чуть ироническую жалобу вроде того, что вот, мол, он «член-корреспондент семи литературных учреждений в Париже и провинции, имеет 7 дипломов за стеклом в рамочках, 4 серебряные и золотые медали», но... «если бы все члены этих академий уделяли ему хоть по 10 сантимов в день, то он бы прожил безбедно», а теперь он даже из-за предписанного вина или табачка должен беспокоить добрую m-me Санд».[357]

Но, экономя на всем, славный старик, сохранивший все свои убеждения и верования, ухитрялся откладывать свои последние гроши на покупку какой-нибудь новой хорошей газетки, с интересом следил за всеми общественными делами, зачитывался сочинениями Тьера, «приславшего старику-барду свои 16 томов в ответ на поднесенные Магю два скромные томика стихов»,[358] следил за каждым вновь выходившим произведением Жорж Санд, которые «читал со слезами», и до самой смерти своей не прекращал с великой романисткой переписки, обращаясь к ней со всяким своим горем и радостью и не переставая любить ее, как только умеют любить простые, благодарные, честные сердца. И наряду с везде сказывающейся в его письмах сердечностью, трогательной задушевностью, видно, что это был преостроумный, насмешливый, веселый человек, умевший во всем находить комическую сторону, шутивший с чисто галльской бойкостью, не пропускавший случая, чтобы сказать свое меткое словцо, и самым наивно-лукавым образом трунивший и над собою, и над другими, и даже над собственными своими бедствиями или удачами.

Магю умер 13 марта 1860 года, а уже в апреле этого 1860 г. Жорж Санд написала роман «Черный город» из быта заводских рабочих. Но посреди этих рабочих она поместила чрезвычайно интересную фигуру Одебера, наивного старика-поэта из народа, сохранив за своей копией многие даже мелкие черты того милого оригинала, с которого она писала. Только поэт из «Черного города» под конец жизни временно впадает в совершенное безумие от горя, – чего не было в жизни Магю. Зато в заключительных главах романа, где рассказывается, как старик-поэт принимает участие в празднике в честь благодетельницы «Адской долины» – Тонины, прочитав свои стихи на торжественном банкете, в день ее свадьбы, – почти буквально воспроизведены последние письма Магю к Жорж Санд, в которых он с добродушным юмором описывает свое участие в празднествах в честь Лафонтена, для которых его заставили написать стихи, заслужившие всеобщее одобрение, ибо... «вероятно-де эти добрые шампенуазцы не очень требовательны»,[359] как он со скромной шутливостью замечает, в доказательство чего и приводит часть своего последнего стихотворения.

Мы искренно желали бы, чтобы все письма Магю к Жорж Санд были напечатаны, а пока ограничиваемся лишь следующими образцами:

(На штемпеле: 25 апреля 1842 г.).

«Сударыня! Мне только что одолжили номер «Revue des deux Mondes», содержащий статью под названием «О литературе рабочих».[360] Если бы эта статья появилась четыре года, назад, и если бы она мне попалась на глаза, она обескуражила бы меня,