Человечища за дверью сперва рычал и сипел, пытаясь подняться. Если он ещё был способен испытывать страх, ему наверняка было страшно. Сквара помнил, как медленно возвращалось владение, когда Ветер таким ударом повергал его самого. Потом смертник вдруг захохотал, громко, грубо, обидно. Знать, понял: не убив гнездаря, цели всё же добился. Дал хорошую напужку обоим. И теперь уж в настоящем бою к нему с «костяным пальцем» точно не подберёшься.

Хотён покосился на Сквару, вроде наметился передёрнуть плечами, вышла судорога.

– Не знаю… – пробормотал он. – Гляну, похож… Ещё гляну, не похож… – Снова набычился, обретя даже некое сходство с обитателем каморы. – Смеяться вздумаешь, побью!

– …А я его спрашиваю: ты, дрянчуга, на что вдовушку мучил? – не спеша рассказывал Сквара.

Руки у него были по локоть вымазаны в густой жиже. Шерёшкин запонец, коротковатый на его рост, подмок, покрылся серыми кляксами. Рядом на полу стояло корыто хорошо вымешанной глины, грудками лежали валунки из ключища, крупные и помельче.

Хозяйка избы подметала мелкий бой. Бросала в ведро прокалённые обломки старого очага, белёсые, в пятнах сажи. Они казались бы мёртвыми костями, не дотлевшими в погребении, если бы рядом, на прежнем подпечке, не высилась почти готовая новая печь.

– А он что?

В голосе отшельницы мешались любопытство и отвращение. И невольный трепет при мысли: не живи она под рукой Ветра, громила вроде шегардайского вязня мог запросто вломиться и к ней.

Сквара примерил очередной валунок, облепил со всех сторон глиной, поставил, осадил, пальцами втёр густое тесто в каждую щель.

– А он говорит: так сразу деньги бы выдала, я бы пятки ей и не жёг.

Шерёшка с усилием разогнулась:

– У сирой вдовушки велики ли богатства?

Сквара оглядел замкнутый ряд, сунул руку внутрь, ладонью соскоблил глиняные потёки.

– Вот и я ему то же. Много ли, говорю, выпытал?

– А он что?

– Да ни гроша. Так и померла, сказал, ни за грош, дура.

– Дура, значит?

Шерёшка глянула так, словно сама не отказалась бы затупить о пленника острый нож или копьецо. Сквара продолжал вдавливать в глину камни помельче, чтобы тяжесть нового ряда не выставила наружу мягкое тесто.

– Дура, значит, она ему? – повторила Шерёшка. – А он, ума палата, деток зачем порешил?

Сквара смял в руках глиняную колбаску, снова раскатал, прилепил к влажному камню. Сверился с мерной палкой, упиравшейся в середину круглого пода. Если судить по лицу – верность печного купола занимала парня больше, чем зверство грабителя и судьба несчастных детей.

– Так пожалел, – ровным голосом ответил он Шерёшке. – Сказал, они ж маленькие, куда им без мамки? Всяко пропадать, зря не маялись чтоб.

Хозяйка крепче перехватила метлу. Зарычала, как загнанная в угол кошка:

– Сама бы убила! – Выдохнула, уселась на лавку, непонятно пробормотала: – Бережёт вас Ветер.

Печной свод помалу сходился, мерная палка всё круче стояла в отверстии наверху. Шерёшка смотрела, как Сквара примеривал к округлой дыре заранее отложенный камень. Невелика премудрость в доме печку сложить. Всякий это умеет, да что-то никто ей своего умения к порогу не нёс. Она шаркнула ногой, загоняя под лавку обломок, увернувшийся от метлы. Взгляд упёрся в зашивину на старой тельнице парня. Бобылка требовательно спросила:

– Тех, что с тобой царского печенья доискивались, покарал Ветер?

– Покарал, – кивнул Сквара. Вспомнил: – Тётя Шерёшка… Ты сказывала, учитель из-под земли тебя вынес…

Она кивнула:

– Как сказывала, так и было.

– А почему из-под земли? – спросил неугомонный молодчик. – Вы там с семьянами прятались?

Шерёшка не торопилась отвечать, он смутился и пояснил, почти жалея, что завёл разговор:

– Я в развалины лазил. Срединные палаты все рухнули… А чтобы в землю ввергались, такого не замечал. Они все на погребах, а те уцелели!

Бобылка поднялась, словно разом отяжелев. Прошлась туда-сюда по избе, хромая, стуча древком метлы, покинув у лавки новую и крепкую сошку. Сквара смотрел на неё, держа в руках камень. Схватился, когда с него стала отваливаться глина. Наново обмазал, владил в дыру. Печка сразу обрела цельный вид. Потом ещё глины добавить, бока выгладить… и хоть больных детей на здоровых перепекай. Сквара чуть не сболтнул это вслух, но вовремя удержался.

Шерёшка остановилась.

– Вязень твой в какой каморе сидит? – неожиданно спросила она.

Сквара зачерпнул из корыта, ответил с облегчением:

– Как сверху входить, в третьей.

– Я сидела во второй, – глухо выговорила Шерёшка. – А муж мой – в дальнем конце. Когда задрожала земля, его ударило камнем… Через две седмицы он перестал отзываться. Распоясанные ободряли меня…

«Распоясанные?..» Глина вытекла меж пальцами, шлёпнулась на босую ступню. Сквара не посмел раскрыть рта, лишь смотрел во все глаза.

– Моя девочка плакала всё тише, а у меня не было для неё молока, – глядя сухими, давно выгоревшими глазами, по-прежнему глухо продолжала Шерёшка. – Потом к нам склонилась Владычица… я не увидела в Её глазах гнева, лишь сострадание… я с рук на руки передала Ей дитя… я и сама умерла тогда, но меня заставили открыть глаза снова… за что-то наказывает Правосудная…

Она замолчала, вновь села, сгорбилась, отвернулась. Сквара поспешно отскрёб ладони ветошкой, сел перед хозяйкой на корточки, взял за руки. Хотелось проморгаться, наверно, глаза глиной запорошил.

– Тётенька Шерёшка… семьяне твои у Матери на правом колене… за тобой оттуда приглядывают!..

Бобылка с видимым трудом перевела дух.

– Вот и Ветер так рассудил, – прошептала она. – Он всех нас, узников, отпустил. Владычица, сказал, сполна отмерила кару… не смертному в Её суд встревать… Распоясанные звали меня с собой. Я осталась… на могилах…

Сквара недоумённо свёл брови:

– Тётенька Шерёшка… а… а за что ж тебя? Ты ведь… с девушками праведной царицы… – Вдруг догадался: – Твоего мужа, стало быть, изветники оговорили?

– Печку затепли, неслушь, – сказала Шерёшка. – Ночь скоро.

Огонь в обновлённой печи должен загореться прежде заката. Иначе заблудится домовой, убредёт из избы, превращённой в простую клеть. Печь, конечно, нельзя толком калить, пока не просохла, но Сквара и не собирался. Живо расколол сбережённое полено, до половины сгоревшее ещё в старой печи. Сложил в глиняной сковородке щепяной костерок шалашиком. По плечо запустил руку в устье, поставил. Раскрыл коробочку ветошного трута, ударил Шерёшкиным кресалом.

– Вернись, батюшка Огонь…

– Воскресни, родимый, – отозвалась хозяйка. – Царевич-молодец, лезь в новый дворец!