Вслед за Иваненко выступил генерал армии Николай Дмитриевич Ковалев, который руководил Федеральной службой безопасности, потом был избран в Государственную думу:

– Я хочу ответить, и тоже в стихах:

Когда их насчитываешь на своем счету приблизительно девять, становится грустновато… Но я хочу выпить за друзей, за настоящих профессионалов. То, через что мы прошли, то, что мы испытали вместе со страной, незабываемо.

Часто звучит: история не знает сослагательного наклонения. Мне эта формула не нравится. А что бы произошло, если бы Крючков и его единомышленники не устроили в августе 1991 года путч?

Сергей Степашин:

– Если бы не произошел путч, в Ново-Огареве состоялось бы подписание Союзного договора. Возникло бы другое государство, но с той же территорией, с рублем, с единым экономическим пространством. Но это была бы конфедерация, скорее всего. Где, конечно, существовала бы сильная российская спецслужба. Для меня это совершенно очевидно. Мы не потеряли бы единое экономическое пространство, не потеряли рубль, не было бы двадцати миллионов русских беженцев… Я думаю, даже и прибалты по-другому бы себя вели. Я вспоминаю литовского премьер-министра Казимиру Прунскене, когда она говорила: Михаил Сергеевич, вы отпустите нас, мы никуда не уйдем, дайте нам чуть-чуть воздуха. Вот что нужно было сделать. Но это другой разговор.

Если бы в конце 1991 года Борис Николаевич Ельцин доверил службу госбезопасности не Виктору Павловичу Баранникову, а Виктору Валентиновичу Иваненко, он бы сам избежал многих неприятностей. И страну бы от них избавил. Российский комитет госбезопасности формировался как принципиально иная структура в соответствии с базовыми принципами создававшейся тогда демократической России.

В России в девяносто первом происходила настоящая революция. Событие не менее значимое, чем Октябрьский переворот 1917 года. Но вопрос в оценках. Одни уверены, что та революция только разрушила великое государство. Другие, напротив, считают революцию незавершенной.

Революции начинаются с праздника, с веселья, иногда безоглядного, а заканчиваются разочарованием чудовищно обманутых в своих ожиданиях революционеров. Сбросив тирана, торжествующая толпа расходится в счастливой уверенности, что пришло царствие свободы и справедливости. Но как редко революции приводят к расцвету демократии! Когда праздник заканчивается, вопрос не в том, кто одержал победу, вопрос в том, кто воспользуется ее плодами. Выходят на площадь и ложатся под танки одни. Власть, должности и богатство достаются другим.

После свержения очередного властителя ожидают немедленного улучшения жизни. Но когда рушится диктатура, страна погружается в хаос. Прежняя жизнь развалилась, а люди не имеют навыка самоорганизации. В растерянности и отчаянии они требуют порядка и стабильности и ждут, что кто-то за них все наладит.

Из всех печальных слов, которые только можно произнести, самые печальные таковы: «Все могло быть иначе». Вспоминая август 1991 года, не скажешь: все могло быть иначе. Просто тогда мы не знали, что из пропасти, в которую упали почти столетие назад, выбираться, в кровь обдирая локти и колени, нам еще долго. А то и назад можно рухнуть.

Август был временем морального протеста против прежней системы, одним из символов которой был КГБ СССР. Обретенные в августе свобода и право самому распоряжаться своей жизнью стали основами жизни новой России. И это была уже совершенно иная жизнь. Очистилось и ожило само духовное пространство страны. России вернулось многое из того, что было утрачено в семнадцатом году. И казалось, утрачено безвозвратно… Демократические преобразования и либеральные реформы заложили базу для серьезных экономических успехов. В этом главное значение драматических событий незабываемого девяносто первого года.

Но августовские завоевания не получили институционного подкрепления. Победу одержали демократы, но не демократия. Ее еще следовало создавать долго и методично, а торопившаяся новая власть предпочла опереться на сохранившийся от советской власти государственный аппарат, что казалось весьма прагматичным решением.

Аппарат правительства на девяносто процентов состоял из бывших работников аппарата ЦК и других аппаратчиков. Бурбулис уверял коллег:

– Ребята, когда эти советские чиновники увидят, что мы вкалываем днем и ночью, чтобы спасти страну, они станут нам помогать.

Его предсказание сбылось лишь частично.

Реформаторы полностью сосредоточились на экономике и уделяли мало внимания изменению судебной системы (поэтому и сегодня судьи считают себя частью карательного аппарата), правоохранительных органов, вообще политике – тогда как следовало помогать становлению партий и местного самоуправления.

Важнейшие институты советской системы остались неизменными. Благополучно пережили распад Советского Союза и крах социализма. Жизнь сохранила прежнюю иерархию: значимы только те, кто служит власти. И многие заранее согласны с тем, что аппарат, то есть начальство, высшие чиновники, имеют полное право командовать. Готовы терпеть, слушаться. Правильно голосовать. Возмущаться чужими. Восхвалять своих. Как велено…

Суд, прокуратура, ведомство госбезопасности, органы внутренних дел сохранились как инструменты репрессий и контроля над страной. Некоторое время, пока высшие посты занимали люди с демократическими убеждениями, эти структуры словно пребывали в летаргии, находились в спящем режиме. Прокуроры и следователи, чекисты и милиционеры, отодвинутые революционными переменами в сторону, с обидой и раздражением, а то и с плохо скрываемой ненавистью следили за деятельностью молодых реформаторов. Ждали, когда вновь придет их время. Дождались.