не говоря уже про то, чтобы идти, но он сделал шаг. И снова от боли всего передернуло. И тут до него вдруг дошло, что та хромота, которая была у него до поединка, и хромотой-то не была. Так, особенность походки. А вот теперь ему придется хромать по-настоящему, а может быть даже ходить с палкой, как старику. Ему показалось, что с ним случилось то, чего он боялся больше смерти. Он стал колченогим, увечным. Волков стоял посереди маленькой кельи, прислушивался к себе и думал о двух вещах: это навсегда или может пройти и сможет ли он сам сесть на коня. Сможет ли он сидеть на нем? Или это будто так же больно как ходить и стоять? Ёган, придерживающий его за локоть, спросил.

— Господин, а кушать-то, что будете?

Есть Волков уже хотел. Из горшка обворожительно пахло курицей, чесноком и травами, а бульон был такой густой и чесночный, что его можно было использовать как клей. Сев на лавку, он стал есть, жадно и быстро, отламывая куски хлеба, макая в чесночный бульон. Ёган было надеялся, что ему из курицы что-то достанется, но ему достались только хлеб и сыр.

— Ты телегу-то запрягай, не стой.

— Господин, так мы с вещами поедем? В прошлый раз вы говорили, чтобы я вещи собрал, так я собрал.

— Собрал, молодец. Будь готов ехать в любой момент.

А в замке случилось то, чего солдат никак не ожидал. Когда телега с измученным от боли в ноге Волковым въехала в замок, стражники, что стояли на воротах, кинулись к телеге и стали помогать ему из нее вылезти, а мальчишка из поварят, что пришел во двор за дровами, увидев его, закричал громко и звонко:

— Коннетабль вернулся! — Чуть помолчал и заорал еще громче: — Наш коннетабль вернулся!

Волков хмуро глянул на него: чего, мол, орешь? А мальчишка, бросив дрова, подошел к нему и стоял, улыбаясь, а из донжона уже выходили стражники. Сержант даже пробежал пару шагов, подбежал к Волкову, обнял, словно родственника. Словно и не было между ними ссор, словно не был с ним груб Волков. Вышел и егерь, и конюх, и повариха — все выходили, подходили к нему, откровенно радостные.

— Я за вашими лошадками присматривал, с ними все в порядке, все здоровы, — докладывал конюх.

И прачка, и дворник, и доярка, и сапожник — все, кто были в замке, вышли во двор. А кухарка, которая, как думал солдат, его побаивалась, и погладила рукой по щеке, чего солдат никак не ожидал, и произнесла:

— Матерь Божья, заступница наша, как вы похудели. Ох-ох, господи, я вам сейчас свинины пожарю с луком, а бобы уже готовы. И пива вам свежего налью.

Никогда в жизни ничего подобного с ним не случалось. Его награждали и одаривали, перед строем, его хвалили, ставили в пример, ему присваивали звания, но вот такого общего признания он никогда не добивался.

— Ну, хватит вам, что вы… — растеряно, говорил Волков, а сам краем глаза искал наверху, на стене её. А она смотрела на него из окна. И в её взгляде не было ничего доброго, всё та же спесь и высокомерие, да ещё чуть-чуть раздражения, видимо, не нравилось прекрасной Хедвиге, что чернь так радуется его приезду. Она что-то сказала служанке, и они отошли от окна.

И тут появился барон:

— Отойдите от коннетабля, расступитесь, какого дьявола собрались, идите работать бездельники.

Он подошёл к солдату и обнял, крепко по-мужски.

— Рад вас видеть Фолькоф, никому давно не радовался, так как вам. — Говорил барон. И уже добавлял ворчливо для и не думавшей расходиться дворни, — Ну чего вы, что у вас дел нет, бездельники. Расходитесь.

От такого приёма Волков забыл про боль в ноге, тем более, что если ногой особо не шевелить, то она почти не болела.

— Пойдёмте, Яро, выпьем за ваше выздоровление. — Не отпускал его из объятий барон.

Солдат сделал шаг, и… лицо его перекосило от боли, он подсел, выпрямился, замер, пережидая приступ, стоял, дышал через нос, сжав кулаки и сдвинув брови. Он бы пережил эту боль, и хромоту, но вот чего он не мог пережить, так это то что все вокруг видели его слабость.

— Расходитесь, чёртовы дети, — уже не по-доброму заорал барон, — у вас, что дел нет?

А сержант подхватил Волкова под левую руку и стал помогать. Лучше бы он этого не делал, со стороны, наверное, это выглядело ужасно, солдат, наверное, был жалок.

За большим столом зале у камина сидели мужчины. Барон, Волков и сержант, которого барон пригласил за стол в честь возвращения коннетабля.

— Я в порядке, — закрыл тему о своём здоровье солдат, — выжил и, слава Богу. Расскажите как тут дела.

— Дела идут хорошо, — неожиданно для Волкова, отвечал барон, — этот молодой управляющий кажется толковый малый. Вроде со всем справляется. Он шустрый. Амбары строит.

— А у тебя как, — спросил солдат у сержанта.

— Порядок, господин. Всё было тихо, один раз подрались мужики, скотина у одного огород потравила. А так всё тихо. — И он вспомнил. — Да ещё раз подрались из-за рынка.

— Из-за рынка?

— Так управляющий рынок открыл на площади, прямо у виселиц, я ему говорю: ты чего, зачем здесь, а он мне: коннетабль разрешил. Ну, я не стал перечить, раз вы разрешили.

— А дрались-то чего?

— Так-то бабы начали. Из-за мест. Сначала не хотели становиться торговать там, где лужа, все хотели, где сухо. Ну и начали за космы друг друга таскать. А там и мужики пришли. Крутец велел лужу засыпать и все захотели теперь торговать там, где лужа была, там люда больше ходит. И опять лай пошёл, а за ним и мордобой. Обычное дело. Теперь каждое утро лаются.

Солдат слушал — улыбался. Он поглядывал на барона, и видел, что тому тоже есть, что сказать, но он не перебивал сержанта.

— Господин барон, Карл, а как дела у вас? — спросил его Волков, видя, что барону уже невтерпёж.

Барон, было, покосился на сержанта, а потом решил говорить при нём:

— Вами все восхищаются, Фолькоф, некоторые гербы вам и вовсе благодарны. Этот Кранкль, досаждал многим. Чёртов бретёр, получил по заслугам. Скажу вам по секрету, наш герцог был в бешенстве, когда узнал, что Кранкля убили, говорят, он лично был на его похоронах, но ничего поделать не мог, все знают, что это он вас вызвал на поединок. И говорят за деньги.

Но все эти