Довлатов пишет: «Умер Алексей Толстой. Коллеги собрались на похороны. Моя тетка спросила писателя Чумандрина:

— Миша, вы идете на похороны Толстого?

Чумандрин ответил:

— Я так прикинул. Допустим, умер не Толстой, а я, Чумандрин. Явился бы Толстой на мои похороны? Вряд ли. Вот и я не пойду».

А Кобринский добавляет: «Чумандрин погиб в 1940 году на финской войне. Алексей Толстой умер в 1945 году».

Но городские легенды неистребимы, как истории о зелёных человечках. Потому что все прогрессивные люди знают, что человечки до сих пор томятся на секретной базе в Неваде, Есенина убили, а негодяи-переписчики добавили нашим учебникам лишних семь веков.

И хоть ты тряси обывателя как грушу, он, лязгая зубами, тебе скажет: «Да, поехал в Париж, стрелял в этого белогвардейца. Только они не за Пушкина дрались, а за Черубину де Габриак».

Извините, если кого обидел.

06 июня 2012

История про то, что два раза не вставать

Как-то с утра мне жизнь была не мила.

Надо как-то бороться с этим и начать выкладывать Карлсона, что не вошёл в женскую версию книги, и что не вошёл в обе.

Может, это как-то разнообразит моё существование.

И, чтобы два раза не вставать, всё же большинство людей, тех что я вижу, и тех, о существовании кого я могу только предполагать — ужасные идиоты. Причём часто они милые симпатичные люди, что затрудняет опознание. Однако ж, я много лет подряд не устаю предупреждать людей, что видят меня, и тех, кто только подозревает о моём существовании, о том, что я — мизантроп.

Извините, если кого обидел.

07 июня 2012

Сны

Карлсона на самом деле звали как-то иначе. Он родился не в Швеции, а в том месте, где Сава сходится с Дунаем.

И звали его тогда не Карлсон. Впрочем, никто, даже он сам, не помнил, как его звали.

Три года он двигался на север с разными обозами, пока не осел в Швеции. Сначала он ехал с евреями, а известно, что нет существительного мужского рода, чтобы оно не было бы еврейской фамилией. По ночам Карлсон воровал фамилии у своих спутников и примерял их на себя, чтобы утром вернуть всё на свои места.

А потом он ехал вместе с украинским обозом, и мерил по ночам украинские фамилии — ведь известно, что нет существительного женского рода, что не могло бы быть украинской фамилией. Потом он воровал фамилии у венгров и поляков, а кончилось всё тем, что свою последнюю фамилию он выиграл в карты у одного моряка в Штеттине. Эта фамилия ему понравилась, и он решил её оставить. Так Карлсон стал Карлсоном.

В тот год русский генерал Апраксин пришел воевать шведов. Генерал Апраксин привёл свои войска по льду и поставил их напротив шведского берега. Канониры генерала зарядили пушки ледяными ядрами и дали залп по Стокгольму. От этого залпа со всего Вазастана сорвало крыши, и два дня черепица кружилась в воздухе вместе с ледяными осколками ядер.

В этот час Карлсон, только что ставший шведом и капитаном Королевского полка, велел свести к побережью все ветряные мельницы. Их свезли на тросах, подложив под своды деревянных башен вместо колёс огромные бревна. Солдаты, повинуясь указаниям Карлсона, раскрутили мельницы и их крылья погнали снег на армию генерала Апраксина. Буран продолжался полтора месяца — до наступления весны. До того времени, пока скудное шведское солнце не взломало лёд, и солдаты Апраксина не поплыли на льдинах обратно в Санкт-Петербург.

После этого Карлсона прозвали «Плюти-плют», что значит — «Поднимающий ветер».

Карлсон открыл небольшую винокурню, где делали абсолютно восхитительную смородиновую водку, женился на дородной шведке фон Бок и зажил обыкновенной шведской семьёй. Лишь раз в месяц, когда Луна в небе похожа на головку боснийского сыра, ему снилась его родина. Но родина была странной — по улицам ездили невиданные экипажи, и наряды дам были совершенно неприличны.

Однажды он специально обратился к известному алхимику Сведенборгу, что сидел в башне и пугал жителей Стокгольма голубоватым колдовским светом из своего окна.

Алхимик вынул изо рта жабу, которую держал там для прохлады, и сказал:

— Видишь ли, Карлсон. Сны бывают своевременные и несвоевременные. Своевременные сны снятся людям, которые погружены в настоящее, и оттого они видят во сне своих родных и друзей, врагов и своё начальство.

Несвоевременные сны снятся заблудившимся людям, и они видят ночью не настоящее, а прошлое или будущее. Скажи мне, понял ли ты, на каком языке говорили в твоих снах люди?

Карлсон отвечал, что он не понимал, что это за язык, но понимал смысл самой речи.

Он обещал рассказать алхимику Сведенборгу всё, что увидит потом.

После этого Карлсон вернулся домой, выпил полбутылки смородиновой водки, и уронил голову на стол.

Тогда ему снова приснился город на берегу Дуная, красивый как сон. Он бродил по его улицам, пока вдруг не заглянул в окно, в котором увидел комнату, похожую на внутренность шахматной доски.

За столом спал гимназист, положив голову на книги.

Под столом была спрятана бутылка сливовицы.

— Эй, малыш, не рано ли тебе так напиваться, да ещё над грамматикой Кружилича, — с недоумением сказал Карлсон, прочитав название книги.

Ученик гимназии имени святого Михаила в этот час спал и видел необъяснимо прекрасный сон, в котором он шёл по чужому городу, который был засыпан до крыш искрящимся как алмазная пыль, снегом.

Чтобы согреться в этом мёрзлом сне, он зашёл в чей-то дом — там никого не было.

Но в пустой комнате висело зеркало.

И вот в этом зеркале он увидел невысокого толстого человека, что спал, обняв стол и чмокая губами. Было видно, что он с кем-то говорит внутри своего сна.

Гимназист принюхался и услышал запах смородины из стакана — тут, во сне, он был терпкий и резкий, но всё же, несколько сонный.

Он вошёл в зеркало как в дунайскую воду, и потряс спящего за плечо:

— Эй, отец, куда я попал? Или ты уже так напился, что тебя самого нет дома?

Но хозяин только замычал в ответ.

Тогда гимназист сам выпил смородиновой водки из чужой бутылки, засунул её в карман и, выпрыгнув из рамы, в которую было заправлено зеркало, будто рубаха в штаны, отправился восвояси. И сон быстро понёс его в то место, где Сава будет вечно впадать в Дунай.

Но Карлсон перегнулся