Ого, да этот малый заговорил совсем как я!

— Сомневаюсь, — говорит она и встает. — Нам обоим пора в кровать.

— Я и так в кровати, — тихо и печально отвечает он. — Ты спасла меня.

— По-моему, ты путаешь меня с моей дочерью, — говорит Белладонна. — Она решила, что ты непременно, обязательно должен поправиться. Помнишь хоть что-нибудь, о чем она говорила с тобой, когда ты лежал в бреду? — Гай отрицательно качает головой. — Она сидела у твоей постели и разговаривала часами. Брала с собой Сэма — куклу, не сиделку — и подолгу беседовала с ним обо всем, что вы будете делать вместе, когда ты поднимешься, — продолжает Белладонна. — Сначала ты должен научить ее ездить верхом. А потом возьмешь ее с собой на Цейлон, и там она мухобойкой перебьет всех гадких комаров, которые заразили тебя лихорадкой денге.

Внезапно Гай становится похожим на маленького мальчика, который ждет, чтобы мама поцеловала его на ночь. Мне кажется, Белладонна понимает это. Не успев сдержать себя, она склоняется и притрагивается губами к его лбу. Она никогда так не делала — с тех пор, как он пришел в сознание.

— Не покидай меня, — шепчет он.

— Гай, надо спать, — шепчет она в ответ. — Ты сам не понимаешь, о чем просишь.

— Понимаю, — все так же шепотом возражает он. — Обещай, что не покинешь меня.

— Ты можешь оставаться здесь, пока не поправишься, — говорит она. — На сколько бы это ни затянулось. И ты это знаешь.

Это затянется навсегда, хочет сказать он, но закрывает глаза и делает вид, будто спит.

* * *

Недели сливаются в месяцы, и Гай становится такой же привычной деталью пейзажа, как арендаторы и домашние животные. Как только он начинает вставать, Белладонна вручает ему хитроумно украшенную деревянную трость, которую по моей просьбе вырезал Бейнс. Вместе они каждый день совершают прогулки — сначала всего лишь из конца в конец веранды, потом все дальше и дальше. Когда он становится немного крепче, то начинает осторожно ездить верхом на нашей самой смирной кобыле. За ними по пятам бегут мастифы, рядом трусит Брайони верхом на Пабло — последнем приобретении нашего зверинца. Пабло — это лохматый пони, которого Гай купил в подарок своей любимой малышке, и Базилико прямо-таки звереет от ревности.

Я, наконец, преодолеваю свой страх перед Гаем, и он становится для меня чем-то вроде Маттео и Джека, тем самым мужчиной в доме, о котором я мечтал. Мы разговариваем часами — о лжецах, о любовниках, о снадобьях, которые любила пить Помпадур, о местах, где он побывал. Однажды холодным вечером, когда Белладонна, сраженная головной болью, пораньше легла спать, я отыскиваю Гая, усаживаю его в комнате для медитаций и спрашиваю, можно ли ему доверять — по-настоящему доверять. Он странно смотрит на меня, затем дает слово чести и говорит, что он признателен мне за гостеприимство, что он навеки мой должник и готов в этом поклясться.

— Не стоит заходить так далеко, — поддразниваю его я.

— А в чем дело? — спрашивает он.

— Я хочу рассказать вам одну историю. Очень неприятную.

— О том, что случилось с вами во время войны?

Да, конечно, какую же еще? Однако на этот раз мне легче — меня не отвлекают каменное лицо Маттео и слезное сострадание Аннабет. Проклятье. В своем почти старческом слабоумии я становлюсь слишком сентиментальным.

— Сочувствую, Томазино, — произносит он, когда я заканчиваю рассказ. — Как бы мне хотелось что-нибудь для вас сделать.

Я наливаю себе еще виски.

— Мне тоже.

— Я бы также очень хотел, чтобы вы рассказали мне, как познакомились с Контессой. Я догадываюсь, что это как-то связано, но понятия не имею, как именно.

— Пусть она сама вам расскажет.

— Значит, все-таки вы мне до конца не доверяете.

— Доверяю, — возражаю я. — Потому что вы не рассказали Контессе о своих подозрениях. Вы уверены, что она и есть знаменитая Белладонна.

Глаза Гая широко распахиваются от изумления, и впервые за много дней он громко, от души смеется.

— Ну, Томазино, ну, хитрец, — произносит он, подливая мне виски. — Салютую вашему мастерству.

— Какому мастерству, дражайший сэр? — спрашиваю я с сияющей улыбкой.

— Не гожусь я в шпионы, — признается он. — Сразу выдал себя. А у вас, напротив, природный талант к… как бы это сказать? К маскировке. Простите великодушно, но Контесса даст вам в этом сто очков вперед.

— Всецело согласен.

— В чем это я дам сто очков вперед? — раздается голос Белладонны. Она, как всегда, подкралась без единого звука. Иногда ее манеры бывают страшно докучны.

— В секретности, — бойко отвечаю я. — Мы говорили о всяких гнусных тайнах Каза делла Фениче.

— О да, — язвительно откликается она. — У нас знаменитый на весь мир рассадник интриг. Аж земля под ногами горит вместе с постелями.

— Ну, моя-то постель холодна, — отвечает Гай. Я рад снова видеть его прежним повесой.

— Не смешно, — рявкает Белладонна.

Ого, как она разозлилась. Мне пора тихо исчезнуть.

— Что, голова снова разболелась? — ласково спрашиваю я и встаю, чтобы уйти.

— Нет, спасибо, я в порядке, — отвечает она, и ее голос чуть смягчается. — Просто устала.

Устала ждать. Устала желать. Устала не знать, как поступить с человеком, который сидит перед тобой, и его сердце вот-вот разобьется, как и твое.

— Хочешь выпить? — спрашивает Гай. Она садится и кивает. Она все еще не может признаться самой себе, как ей хочется быть с ним. Не может признаться, что он больше не пугает ее, даже сейчас, темной ночью, и они сидят вместе в одной из комнат ее дома.

Подавая ей бокал, он старается не коснуться ее пальцев. Он никогда не касается меня, вдруг понимает она, глядя на него. И не коснется, если она не попросит. Он так любит ее, он не…

— Леандро — не отец Брайони, — неожиданно выпаливает Белладонна.

Гай улыбается ей с величайшей нежностью. Он понимает, чего ей стоит такое признание.

— Знаю, — ласково говорит он, к ее величайшему изумлению. — Лора рассказывала мне, как она познакомилась с тобой в Мерано. У тебя уже была Брайони. Но спасибо, что сказала мне. Ты должна…

— Что еще ты знаешь? — кричит она. Ее настроение мгновенно меняется. — Что еще тебе рассказывал Томазино? Или другие? Что они…

— Нет, — поспешно перебивает он ее. — Томазино мне ни слова не рассказывал. Клянусь. Твоему Томазино цены нет. Всякий раз, если я изредка отваживался о чем-нибудь его спросить, он советовал обращаться непосредственно к тебе. А я, естественно, не осмеливался. Разве я о чем-нибудь тебя спрашивал?

Она не отвечает.

— Спрашивал или нет? — не отстает он.

— Нет, — признает она. — Но что еще тебе известно?