ей: «Ради того человека, который спас тебе жизнь, рискуя своей собственной жизнью». Но в то же время другой голос шептал ей: «Да, но он действовал из себялюбивых побуждений. Затем, если бы он не спас тебя, ты была бы спасена вместе с твоей теткой и другими». Наряду с этим она начинала рассуждать так: «Если бы в жизни Мюрри Веста не было ничего предосудительного, то он, наверное, рассказал бы ей больше о себе».

Как большинство молоденьких девушек в Англии, Джесси лишь изредка проглядывала английские газеты, а если проглядывала, то весьма невнимательно, потому ей было совершенно неизвестно, что в последнее время имя Мюрри Веста начало приобретать известность, что о нем много говорили и много занимались им в лондонском обществе. Она даже ничего не знала о его материальных условиях и об истинных условиях его жизни и деятельности и боялась, чтобы, узнав все это, ей не пришлось разочароваться. Затем она начинала возмущаться своим собственным положением нареченной невесты, ожидающей своего жениха, который до сих пор даже не написал ни строчки, чтобы приветствовать ее; что она любила не его, а другого, почти незнакомого человека, который не решался просить ее любви. Не забавно ли было все это?

С такими мыслями ожидала Джесси свою приятельницу Нолли Баринг, молодую американку, вышедшую замуж за англичанина года четыре назад.

Проходя по вестибюлю, Джесси спросила, не было ли для нее телеграммы от лорда Истрея и, получив отрицательный ответ, испытала болезненный стыд, вызвавший с ее стороны решение не справляться более о телеграммах и совершенно перестать ожидать их и думать о них. Но едва только ее увидела Нолли Баринг, как первый вопрос ее между звонкими поцелуями был:

— Что же, дорогая Джесси, есть от него письма? Телеграммы? Узнала ты что-нибудь о нем?

— Ах, не спрашивай, мне даже надоело думать об этом! — отвечала Джесси и, взяв под руку свою приятельницу, направилась вместе с нею в ресторан отеля, где они и расположились у одного из отдельных маленьких столиков на балконе.

— Итак, твой отец приезжает завтра, Джесси, — продолжала молодая женщина. — Это, во всяком случае, приятная для тебя новость, не правда ли?

— О, да! — воскликнула Джесси, подавляя вздох. — Конечно, я очень, очень рада… Но он думает, что я теперь с Джеральдом, и потому не тревожится обо мне. Воображаю, что сказал бы отец, если бы я написала ему обо всем! Вообрази, ни слова от жениха, ни слова от других… точно на каком-нибудь необитаемом острове! Прямо-таки как в комедии. Я так и сказала Джеральду, когда писала ему вчера!

— А, так ты вчера писала ему?

— Да, писала и затем разорвала. Я всегда люблю изложить письменно то, что думаю и чувствую, это меня успокаивает. Я вчера сказала Джеральду все, что я думаю о нем. О, ты еще не знаешь меня, какова я бываю, когда дело идет неладно! Мне всегда кажется, как будто я должна сделать что-то ужасное, закричать, или расплакаться, или сделать больно себе или кому-нибудь другому, словом, сорвать как-нибудь свой гнев, тогда я делаюсь снова безмятежно спокойна, как ангелы на небесах!

— Я, дорогая, почти ничего о них не знаю. Но скажи мне, когда ты имела о нем последние известия? Ведь он, наверное, дал тебе телеграмму на пароход, где сообщал, что он намерен делать? — продолжала расспрашивать мистрис Баринг.

— Да, он это сделал, только я теперь не помню, откуда была его телеграмма, — сказала Джесси. — Отец мой находился в то время в Лондоне, и я должна была приехать прямо к нему в этот самый отель. Последнее письмо от Джеральда пришло из Парижа; он мне написал тогда такую массу глупостей, что я и половины из них не запомнила. Уверял, что ездил на своей машине в Испанию, что там его принимали одни за германского императора, другие за царя. Все глупое тщеславие этой высшей породы, смешное и пустое тщеславие… Суета сует! — смеясь, добавила она.

— Если бы мужчины не были тщеславны, милая Джесси, то были бы еще более скучны! Мне кажется, что Джеральд в качестве мужа подает большие надежды. А ты, душечка, только начинаешь слушать эту интересную песенку мужа, заполучившего хорошенькую, молодую и богатую жену, а уже наслушалась такого, и потому я завидую тебе. На первых порах необыкновенно приятно слышать, как они, то есть мужья, все время повторяют: «моя жена делает то-то», «моя жена любит это», «моя жена хочет того-то» и т. д. И будь я на твоем месте, владелицей замка Монктон, я бы, кажется, убирала и разубирала его каждые три месяца для того, чтобы у меня было постоянно какое-нибудь занятие. Однако я не спросила еще тебя, сколько ты отправила телеграмм Джеральду с тех пор, как высадилась в Ливерпуле.

— Сколько? Да неужели ты думаешь, что мне нечего больше делать, как телеграфировать человеку, который умышленно держится подальше от меня!

— О, Джесси, как ты можешь говорить такие вещи? — воскликнула Нолли Баринг. — Он вовсе и не думает держаться умышленно вдали от тебя. Тут, очевидно, какое-нибудь недоразумение. Он или не получил твою телеграмму, или находится на своей яхте. Я решила разузнать об этом сегодня же, потому что твое положение становится смешным и глупым, тебя необходимо вывести из него!

— Бедная я, бедная! — смеясь, воскликнула Джесси. — Как будто мне это не все равно?! Неужели ты в самом деле думаешь, что для меня так важно выйти замуж за Джеральда? Могу тебя уверить, что нет!

— Тебе, дорогая, вовсе не разрешается рассуждать об этих вещах. Когда женщина начинает рассуждать, она погибла! — воскликнула молодая дама.

— Почему же она погибла, Нолли? Она, скорее, может думать о том, что спасена.

— Спасена? Что за дикая мысль! Спасена от обладания древним замком, от первенствующего положения в обществе, от знатного рода, ведущего свое происхождение от рыцарей Вильгельма Завоевателя?.. Помилосердствуй, Джесси! Ведь нет ни одной девушки, ни одной женщины в Нью-Йорке, которая бы не завидовала тебе. Я готова поспорить, что ты к нему несправедлива, что в этот самый момент Джеральд несется к тебе на всех парах, экстренным поездом и экстренными пароходами… Конечно, я не спорю, тебе обидно и неприятно дожидаться, но мы поможем