— Так что же все-таки произошло?

— Бардак начался, вот что! — спокойно сказал Пельегрини. — Правила полетели к черту. Бабы рожали прямо в камерах. Офицеры забирали у них младенцев и несли своим шлюхам в подарок. Один комиссар удочерил новорожденную девчонку, чтобы вырастить себе к старости невесту. Чины постарше торговали детьми — предлагали зажиточным семьям. Видела понял, что пора положить конец этому бедламу. И приказал Палину провести перепись.

— То есть переписать младенцев, родившихся в концентрационных лагерях?

Полковник проглотил сосиску:

— Именно.

И тут в первый раз за все время беседы подал голос Феро:

— Ну а матери? Что сталось с матерями?

— Их переправили.

— Куда?

Пельегрини поочередно обвел взглядом Феро и Жанну. Казалось, их наивность поразила его до глубины души:

— В Буэнос-Айрес отправляли телекс с пометкой RIP — Resquiescat in расе.[82]Тогда еще попадались люди с чувством юмора.

— В ноябре восемьдесят первого года, — не отступала Жанна, — Палин прибыл в Кампо-Алегре с заданием провести перепись родившихся младенцев. Но произошло нечто неожиданное. Адмирал сам захотел усыновить ребенка.

Пума издал восхищенный свист.

— Да уж, companera, материал собирать вы действительно умеете.

— Мальчику было девять лет. Его звали Хоакин. Он уже жил в приемной семье — у младшего офицера военной базы Уго Гарсии. Это был алкоголик, который допился до того, что убил жену, а потом покончил с собой. Хоакин убежал в лес и скрывался там три года, пока его не подобрал бельгийский иезуит Пьер Роберж. В марте тысяча девятьсот восемьдесят второго года Роберж, вместо того чтобы отдать ребенка Палину, бежал вместе с ним в Гватемалу. Но в конце концов снова связался с вами и передал мальчика Палину, а сам кончил жизнь самоубийством.

Пельегрини рассмеялся:

— Вот видите, вы сами все лучше меня знаете!

— Ответьте мне всего на один вопрос. Почему Альфонсо Палин хотел усыновить Хоакина, несмотря на то что у ребенка были все проявления аутизма и явная склонность к агрессии?

Пума задумчиво покачал головой. На губах у него еще не погасла улыбка. Как будто он продолжал про себя усмехаться над забавной иронией судьбы:

— Причина-то у него была. Самая основательная. Хоакин был его сыном. Его биологическим сыном.

— Что?!

— Сравните даты. Сразу поймете, что хронология хромает. В восемьдесят втором году Хоакину было девять лет. Значит, он родился в семьдесят третьем. За три года до начала диктатуры. Он и в самом деле не принадлежал к украденным детям, потому что такие появились только после семьдесят шестого года. Просто его мать подложила нам свинью. Это было еще до того, как мы пришли к власти.

— А кто была его мать?

— Секретарша в ЭСМА. Как ее звали, не скажу, не помню. Но мы выяснили, что она шпионка, из левых. А у нас работает, чтобы добывать секретную информацию. Ну, ее отправили в Кампо-Алегре, и там ей развязали язык…

— Но при чем тут Альфонсо Палин?

— При том, что она работала в ЭСМА его личным секретарем. Ну и спала с ним. В койке вытягивала из него нужные сведения. Правда, болтали, что у них в самом деле была любовь, но про это ничего не скажу, сам не знаю. Короче говоря, когда Палин увидел список рожениц заключенных, то обнаружил в нем имя своей пассии. Он, оказывается, и понятия не имел, что она беременна. Ну, он прикинул по датам и понял, что отец ребенка — он.

— А может, у нее был и другой любовник? Тоже из левых? Какой-нибудь montonero?[83]

— Так и я ему то же самое втолковывал, а он — ни в какую. Уперся на своем. И кстати, оказался прав.

— В каком смысле?

— В смысле яблочко от яблони. Мальчишка был вылитый папаша. И чем старше становился, тем больше был на него похож.

— Внешне?

— Ну и внешне, конечно. Но главное, характером. Такой же мясник, только маленький. И дикий…

Жанна посмотрела на Феро. Как бы невероятно ни звучал рассказ Пумы, он объяснял и начало, и конец этой истории. Упорство, с каким Палин разыскивал Хоакина. И тот факт, что в кабинете психиатра он представил его как своего сына.

— А что было потом? Я хочу сказать, после Гватемалы?

— Точно не знаю. Палин поехал за Хоакином в Атитлан. Иезуит с ним не справился, а потом и сам свел счеты с жизнью. Больше я никого из них никогда не видел. После Фолклендской войны след Палина окончательно затерялся.

Пельегрини бросил взгляд на часы. Потом вдруг нахмурил брови и, уперев руки в боки, проговорил:

— Что-то не нравятся мне ваши вопросы…

Но Жанна не растерялась:

— В нашей книге Хоакину, сыну Палина, отводится особое место.

— Это еще почему?

— Потому что он сам стал убийцей. Во Франции.

Пуму эта новость не удивила и не взволновала.

Выбрав из стоящих на столе бутылок одну, с содержимым покрепче, он налил себе добрую порцию. Словно плеснул бензином в раскаленную печь, мелькнуло у Жанны.

— Чертовы сопляки, — пробормотал он, одним махом опрокинув стакан. — Говорил же, всех их надо было перебить.

— Сеньора Констанса? Меня зовут Жанна Крулевска.

Когда они вернулись в отель, Жанна предложила Феро, который выглядел невероятно удрученным, немного отдохнуть, а сама заперлась у себя в номере. У нее оставалась и вторая линия расследования. Череп. Первобытный народ. Хорхе Де Альмейда. Она намеренно не затрагивала в разговоре с Пельегрини тему Мертвого леса и его загадочных обитателей, каким-то шестым чувством догадываясь, что он все равно ничем ей не поможет.

В 16.00 она позвонила в Сельскохозяйственный институт Тукумана. На инженерном факультете — никого. Ох уж это воскресенье. Единственным, с кем удалось переговорить, был охранник. Он наотрез отказался сообщить ей домашний телефон Даниеля Тайеба или его ассистента — того самого, с которым разговаривал Райшенбах. Все-таки она выпросила у него номер спутникового телефона, по которому можно было дозвониться до Чучуи — местечка в шестистах километрах от Тукумана, где велись раскопки. Руководила ими некая Пенелопа Констанса, по специальности — палеоантрополог.

После многих бесплодных попыток Жанне наконец повезло. Связь была плохая, казалось, в трубке завывает ветер. Наверное, ученая дама работала в поле. Жанна представила себе пустыню. Пылевые облака, свивающиеся в небольшие смерчи. Иссушенные солнцем кости…

Назвав свое имя, она сразу перешла к делу: