Таким образом, сословная монархия изначально заключала в себе плебейско-демократический принцип заслуги или выслуги, и не секрет, как и чем такие заслуги приобретаются, даже если это государственная тайна, не подлежащая разглашению. Народная монархия, как ни странно, связана с родовой аристократией, чье присутствие угадывается скорее в простом народе, чем в так называемых высших сословиях. Революция на Руси всегда чает родовой народной монархии и всегда сбивается на ложный путь, вырождаясь в русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Но вождь этого бунта всегда должен намекать своей личностью на истинного народного царя, у которого Кровь Истинная (Sang Real). Отсюда самозванство вождя или культ личности на худой конец. Вот что сближало Распутина с Николаем Вторым, сомневающимся в своей царственности и при этом чающим народной монархии. (Царица только этим чаяньем и жила и потому жить не могла без Григория.) А Григорий Ефимович Новых нуждался в Чудотворцеве, чтобы самому не затеряться в своей кровно-духовной стихии, когда начинала говорить мать сыра земля. Чудотворцев не сомневался в том, что мать сыра земля противится Столыпину, что продажный земельный надел и столыпинский галстук, в сущности, одно и то же; удавка на шее матери-Земли, с которой православный царь, бывало, венчался, познавая в ней Софию Премудрость Божию, и пахарь в этом смысле был царем, а царь пахарем, откуда происходит Домострой и все то, что Пушкин называл тайной свободой, а Максимилиан Волошин – свободой частной жизни, не нуждающейся в политических свободах, и, быть может, несовместимой с ними. Соборным Давидовым плясом, по Распутину, должно было завершиться венчание истинного православного царя и Русской земли, на что направлены все русские бунты и мятежи, называемые революциями. Эту распутинско-чудотворцевскую ноту подхватили после Октября 1917 года крестьянские поэты, за что и были так беспощадно уничтожены коммунистами, выдающими себя за большевиков:

Низкая деревенская заря, —

Лен с берестой и с воском солома.

Здесь все стоит за Царя

Из Давидова красного дома.

Странным образом сюда вписывается неожиданная чуткость Льва Троцкого к поэзии Клюева. А для Чудотворцева органическое различие коммунизма и большевизма, более того, их кровная кровавая несовместимость – тайная, но тем более основная тема его позднего философствования. В этой несовместимости коренится красный террор, когда борьба коммунистов против большевиков сменяется борьбой большевиков против коммунистов и волны эти смешиваются до неразличимости: «Бежит волна-волной, волне хребет ломая», – как сказал Осип Мандельштам. Именно Платон Демьянович обратил мое внимание на загадочное, но знаменательное единение Клюева и Мандельштама, коренящееся в неких распутинских чаяньях, может быть неприемлемых для Мандельштама, но существенных и для него.

И еще один существеннейший для Чудотворцева импульс, несомненно, исходил от Распутина. Чудотворцев реализовал этот импульс в своей книге, изданной уже после Октября под названием «Эрос и аскеза в поздней античности» (настоящее название книги «Эрос и аскеза у христианских подвижников»). В последний период своей жизни Чудотворцев работал над фундаментальным исследованием «Грех и покаяние в судьбах мира». Исследование это считается незаконченным; Клавдия только что опубликовала новые разделы книги. И в «Эросе и аскезе», и в «Грехе и покаянии» Чудотворцев откровенно исходит из мистического опыта Распутина, придавая этому опыту форму философии. Грех твари заключается в ее удалении от Бога, в разлуке с Богом, но произвольное сближение твари с Богом едва ли не более греховно. Оно приводит к заблуждению, даже к падению (см. «Искание Софии»). Исчезновение твари в Боге, называемое суфиями «фана» (не отсюда ли «фанатик»?), есть отрицание творения и, следовательно, отрицание Творца. Тварь должна отличаться от Бога… чтобы любить Его. Если бы не было этого различия, Богу некого было бы любить, кроме Себя, но чтобы любить Себя, все равно нужно от Себя отличаться (это изначальное, нетварное отличие в сущности Бога явлено ипостасями Троицы). Трагедия твари в том, что она грешит отпадением от Бога и грешит совпадением с Ним (всегда мнимым). Тварь приобщается к Богу лишь по энергии, а не по сущности, чтобы не совпасть с Ним, чтобы не исчезнуть, чтобы любить Его как Другого. Таким образом, само бытие твари – грех, что бы она ни делала и как бы ни поступала. Особенно опасна для твари общепринятая нравственность, ибо нравственность усугубляет иллюзию хорошего поведения, как будто можно спастись без Бога и помимо Бога. Но только Бог может спасти человека, жертвуя ради него Собой, в чем и состоит подвиг Христа. Кто думает спастись хорошим поведением или нравственностью, отрекается от крови Христа, без которой нет спасения. Сам Христос говорит: «не пршдохъ бо призвати праведники, но грешники на покаяние» (Матф., 9:3). Спрашивается, что же это за праведники, остающиеся без Христа? Очевидно, таких праведников просто нет. Кто отрицает свою греховность, тот отрицает Христа, отвергает Его спасительный подвиг, кощунствует над крестной мукой. Нет спасения, кроме покаяния. Так обнаруживается недалекий от истины смысл высказывания, иронизирующего над богопознанием: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься». Это высказывание опровергается, но и подтверждается другим парадоксальным высказыванием: «Кто кается, тот не грешит, но кто не грешит, тот не кается». «По-вашему, лучше грешить и не каяться, что ли? – спрашивал Распутин с усмешкой. – А единение греха и покаяния есть любовь, но и Бог есть любовь, как писал Иоанн Богослов (Иоанн, 1:4, 8). Новый» (Новейший?) Завет любви и возвещал Григорий Ефимович Новых (в просторечии «Распутин», ибо для нечистых душ любовь – распутство). Великим учителем покаяния был Распутин, говоривший о себе: «Я маленький Христос». Вспоминаются и другие его слова: «Для меня что к бабе прикоснуться, что к чурбану». При этом он сам продолжал играть роль «Распутина», но его поклонницы недаром говорили, что Григорий Ефимович все шутит и на себя наговаривает. Высшей формой покаяния для Распутина была напраслина без «напрасности». («Нет никакой напрасности», – говорил он.) Подвиг покаяния в том, чтобы пострадать за напраслину, как страдал Христос. Женщина, гордившаяся своей чистотой, должна была пожертвовать своей репутацией, прослыть распутницей, как Распутин слыл «Распутиным». Высший подвиг – сохранить при этом чистоту, но если чистота мешает покаянию, ради покаяния стоит пожертвовать ею, чему Распутин мог иногда способствовать, жертвуя, в свою очередь, репутацией «старца» ради покаяния, грозящего гибелью, чем и закончился его жизненный путь. Ибо покаяние без любви тщетно, и стихией Григория Новых была любовь, соединяющая с Богом, Кто есть, как сказано, любовь.

Трудно поверить, но имеются все основания полагать, что райский эрос, воспетый Чудотворцевым (иначе не скажешь), открылся философу не без участия Распутина. У Чудотворцева в это время отчетливо прочитывается полемика с В.В. Розановым, и в ходе этой полемики он высказывает идеи, на которые даже возражать не решались блюстители черного православия не потому, что были с ним согласны (Боже упаси!), а потому, что не отваживались сослаться на чудотворцевщину (такой термин появился уже тогда) даже в полемических целях. Подумать только: Розанов осуждал аскетизм, противопоставляя ему животный, теплый, супружеский эрос, а Чудотворцев истинным эросом объявил ни много ни мало как раз аскезу, утверждая, что только схимник, затворник, пустынник, словом, аскет проникает в тайну божественного брака, постигает истинный запредельный, райский эрос. (Сначала Чудотворцев хотел назвать свою книгу не «Эрос и аскеза», а «Райский эрос», но даже он на это не отважился.) Между тем плотское падение, которым бес прельщает подвижника, по Чудотворцеву, есть убогое воздержание в сравнении со сверхполовым восторгом аскезы. Бесстрастие подвижника не есть нирвана или угасание. Напротив, апостол говорит: «Духа не угашайте» (Фес., 2:4, 19). Аскетическое бесстрастие есть изживание земных убогих страстей, угашающих горение райского эроса чадным тлением. Этим страстям предается тот, кто не холоден и не горяч, а обуморен, теплохладен, согласно Откровению Иоанна Богослова, и кого Господь изблюет из уст Своих (Откр., 3:16). Райский эрос – восхитительное, сверхчувственное единение личных энергий (сверхчувственное не потому, что оно подавляет чувственность, а потому, что бесконечно ее превышает). Блаженство – это вечное проникновение энергии в энергию (в энергии дух и плоть заодно); проклятие – это замыкание энергии (энергий), иными словами, ад – это индивидуальность, вечно сжигающая сама себя. Помню, что любимой книгой Платона Демьяновича всегда была «Divina Commedia» Данте, разумеется, он читал ее в оригинале. Исследуя райский эрос, Чудотворцев ссылается на песнь света из десятой песни «Рая»: «е l'canto di quei lumi era di quelle…» (Par. X, 73). Буквально двумя строками ниже поют эти пылающие солнца («quelli ardenti soli»), и вся поэма завершается строкой: «l'amor che move il sole e l'altre stelle», то есть солнцем и другими звездами движет эрос, или любовь.