— Я… я тут ни при чем, люди говорят, — зачастила Октавия, и голос ее дрогнул.

— Так нечего повторять за ними всякий вздор! — отрезал Цезарь, едва сдерживая гнев. — Я никогда не начал бы военную кампанию в угоду чьему-то тщеславию, включая мое собственное. Боги мои! За кого ты меня принимаешь? Если я вторгся в Британию, то лишь по велению Рима, в интересах Рима, во славу Рима!

Брут открыл рот, собираясь сказать что-то, но передумал и поджал губы.

Ворвался жаркий порыв ветра, за ним последовали дальние раскаты грома. Бумаги Гиртия зашуршали. Он пытался продолжить чтение, но близкий раскат грома заглушил его голос.

— Друзья мои, — сказал Цезарь, — может быть, нам лучше прекратить чтение, чтобы вы успели вернуться домой, пока не разразилась гроза? Летние грозы бывают буйными.

Все поспешно встали и рассыпались в благодарностях хозяину дома. Один за другим они стали прощаться и со мной: Октавия и Октавиан — по-доброму, Брут и Сервилия — сухо. Октавиан сказал, что он будет рад показать мне достопримечательности или ответить на любые интересующие меня вопросы. Я поблагодарила его и заверила, что непременно к нему обращусь. Кашляя, он направился к выходу в сопровождении Агриппы.

Остались Птолемей, Гиртий и я.

Дорогой Гиртий, благодарю тебя за чтение, — сказал Цезарь. — Мои слуги доставят тебя и Птолемея домой в носилках, а я позабочусь о благополучном возвращении царицы.

— Но… — попытался возразить Птолемей.

— Отправляйся с ним, — сказала я. — Буря может разразиться в любой момент.

Мои слова подчеркнул мощный громовой раскат.

Мы остались в комнате вдвоем; Кальпурния, должно быть, поднялась наверх. Порыв ветра, принесший сорванные с ветвей листья, с такой силой хлопнул дверями, что створка отколола от стены часть сине-зеленой фрески с изображением морского побережья. Полоски молний расчертили небо и озарили сад, окружив статуи голубоватым свечением.

Я поежилась, чувствуя, что в мантию этих жарких порывов ветра, словно в кокон, заключен холод. Никогда прежде я не видела настоящих молний, хотя на монетах Птолемеев изображался орел с молниями в когтях — символ мощи.

Цезарь стоял рядом, глядя на меня.

— Спасибо за ужин, — сказала я. — Он был…

— Неприятным, — закончил он за меня. — Но необходимым. Теперь все увидели друг друга, познакомились, любопытство удовлетворено.

Зачем ты пригласил Брута? Он не из твоей семьи.

— Да, не из моей, несмотря на идиотские слухи о том, будто он мой сын! — Цезарь поморщился. — Хотя, признаюсь… будь у меня взрослый сын, я хотел бы видеть его похожим на Брута.

— Почему?

Брут показался мне слишком суровым и прямолинейным, ему явно не хватало живости и человечности.

— Он чист душой, что по нынешним временам редкость. Ты можешь быть уверена в том, что внутри Брут таков же, как и снаружи.

— Допускаю. Однако то, что я вижу снаружи, вовсе не радует и отбивает всякое желание знакомиться с тем, что внутри.

— О, если захочет, он умеет быть очаровательным, — сказал Цезарь.

— Очевидно, сегодня вечером желания у него не было. А что ты имел в виду, говоря о слухах, будто он твой сын?

— Некогда, очень давно, мы с Сервилией любили друг друга.

— Так вот почему Брут испытывает к тебе неприязнь!

— Нет, дело не в этом. Он слишком высок духом, чтобы позволить столь низменной причине повлиять на его поведение. По моему разумению, он не может простить мне того, что я помиловал его за присоединение к силам Помпея. А он присоединился к Помпею, движимый верностью идеалам республики, хотя самого Помпея ненавидел, поскольку тот убил его отца.

— Да, этот человек весьма непрост, — промолвила я. — Не хотелось бы мне иметь такого сына. Молись богам, чтобы Цезарион ни в чем не походил на Брута.

— Дорогая Клеопатра, я молю богов о том, чтобы наш сын не походил ни на кого. Зачем ему быть чьей-то копией?

— Однако ты сказал, что он — истинный ты, — напомнила я. — Что ты имел в виду?

— Точно не знаю, — медленно произнес Цезарь. — Взглянув на него в первый раз, я словно потерялся и не вполне отдавал себе отчет в том, что вижу. Боюсь, что иметь ребенка — значит стать заложником судьбы.

— Мы все таковы.

— Легче отвечать за себя, чем за другого.

Я хотела ответить, но страшный раскат грома сделал разговор невозможным. Дом содрогался, деревья снаружи гнулись, их толстые ветви хлестали вверх и вниз, а струи воды молотили по земле, словно град метательных копий. Я выросла в убеждении, что наш египетский климат мягок и приятен, но по-настоящему оценила это, только ощутив ярость римской грозы.

Цезарь положил руку мне на плечо, и я молча прислонилась к нему. До этого момента я и не осознавала, какого напряжения сил стоил мне ужин и как я устала. Теперь гости ушли, но Кальпурния находилась наверху и наверняка напрягала слух, силясь понять, что мы делаем. Что ж, на ее месте я поступила бы так же.

Наконец гроза поутихла, а дождь продолжал лить. Некоторые участки сада оказались затопленными, и из открытых дверей теперь проникал густой запах сырой земли. Раскаты грома удалялись, молнии еще разрывали облака, но все дальше и дальше. Почти полная луна вырвалась из плена чернильных грозовых туч и залила мокрую листву, скамейки и раскисшие лужайки своим таинственным светом.

— Возьми плащ, — сказал Цезарь, — и накинь на голову. Я хочу тебе кое-что показать.

Слуга подал нам плащи, и мы надели их, прикрыв головы. Он взял меня за руку и повел наружу, в тень храма Весты.

— Посмотри, — сказал он, указывая на Форум в лунном свете и темных глубоких тенях.

Поздний час и ярость недавней бури сделали его практически безлюдным, и сейчас, в отсутствие суетливой толпы, он обрел достоинство и величие, которых ему недоставало в свете хлопотливого дня. Храмы и крытые портики, статуи и памятные колонны обрели величие, какого я не заметила раньше.

— Это виа Сакра, Священная дорога, — сказал Цезарь, постучав по мостовой под нашими ногами. — Отсюда моя триумфальная колесница двинется к храму Юпитера Капитолийского. А там, — он указал на пространство под крышей, — расположатся трибуны для сановников и виднейших граждан. Ты будешь сидеть в передних рядах вместе с моей семьей. — Ему, похоже, не терпелось показать мне мое место. — Я велю установить шелковые навесы, чтобы защитить тебя от солнца. Они скажут, что это экстравагантно — и провались они в Аид! Неблагодарные собаки. Несмотря на щедрые подарки и все развлечения, на них не угодишь…

— Перестань! — сказала я. — Ты гневаешься без причины.

Его рука, державшая фонарь, дрожала, и я испугалась, как бы дело не дошло до приступа.