Он стиснул руками мои плечи и сознался негромко:

– Мне нестерпимо хочется тебя поцеловать. Можно?

Грегори – и спрашивает разрешения? Смешно, право! Вместо ответа я закрыла глаза и подняла лицо. В конце концов, мы же не в спальне!..

Он не был нежен. Целовал уверенно, напористо, заставляя цепляться за его плечи как за спасательный круг. Принимать ласку – и хотеть еще, еще… Выгибаться и прижиматься к нему, забыв о приличиях и стыде. Забыв, что нас могут увидеть сквозь незашторенные окна.

И когда он отстранился, я потянулась следом.

– Эмма, – Грегори мягко развел мои руки, – я же не железный.

Я вспыхнула и отвернулась.

– Да. Прости, я…

И рассердилась на себя за этот лепет. Что я несу?!

Он как-то устало вздохнул, сграбастал меня и прижал к себе. Сказал мне в макушку:

– Эмма, ты такая умница… но временами такая дурочка! Иди спать, завтра поговорим.

Невесомым поцелуем коснулся моих волос и разжал руки.

Я все еще сидела на столе. Растрепанная, в платье с расстегнутым воротом, с распухшими от поцелуев губами. Почему? Ведь он хотел продолжения! В этом я не могла ошибаться – уж на такое-то моего опыта хватало.

Он шагнул к двери, а я… я оказалась испорченной настолько, чтобы задать этот вопрос вслух:

– Почему?

Грегори обернулся, знакомо приподнял брови:

– Почему – что?

– Ты знаешь, – краснея, ответила я. – И вообще, ты ведь мог и раньше…

Он не разозлился даже. Удивился.

– Эмма, ты за кого меня принимаешь? Думаешь, я мог бы воспользоваться тем, что тебе некуда деваться?

Я молча покачала головой. Ох, если бы я сейчас хоть о чем-то могла думать!

Грегори дернул щекой.

– Ладно. Спокойной ночи!

С учетом обстоятельств прозвучало почти издевательски.

Закрылась дверь. Стихли шаги. А я осталась сидеть на этом проклятом столе, на который никогда больше не смогу взглянуть без смущения.

Я думала, что знаю, какова на вкус мужская любовь. Думала, что уже испытала все, что стыдливо называют «супружеским долгом». Вот только не с супругом это оказалось куда… Слаще? Острее?

Я лежала без сна. Ночь была ясной, и уже заметно убывающая луна заглядывала в окно, четко высвечивая пронзительно-красный список грехов на стене. Хотелось накрыть голову подушкой, чтобы его не видеть. И чтобы не слышать тихого душераздирающего плача.

Мэри негромко всхлипывала и шмыгала носом. Не пытаясь привлечь внимание. Не страдая на публику. Просто оплакивала любимого – и все несостоявшееся, чего у них никогда уже не будет. Безысходный, горестный плач, от которого на душе у меня скребли кошки.

Его ложь и ее обида разлучили их на долгие, долгие годы, позволив соединиться лишь на самом краю вечной разлуки. Или они встретятся там, за гранью? Хотелось бы верить. И хотелось бы, чтобы у меня самой было что-то большее.

Я откинула одеяло. И босиком – так было легче – прокралась к выходу из комнаты. Выглянула в коридор. Ни души. Свет в соседней спальне не горел, и это почему-то придало мне храбрости.

Дверь отворилась без скрипа. Я прикрыла ее за собой, ежась от дующего из окна ветерка.

Он спал на животе, разметавшись поверх розового покрывала. Луна заглядывала в окно сквозь одинокую – вторая осталась внизу – розовую занавеску.

Минуты текли за минутами, а я не могла заставить себя сделать последний шаг. Просто любовалась им. Смуглая широкая спина с несколькими отметинами шрамов. Видимо, наследие полицейской службы. Узкие бедра, обтянутые – в чувстве юмора ему не откажешь! – розовыми же кальсонами. Сильные руки, которые сейчас так нежно обнимали подушку. Вокруг плеча тянулась вязь странной, явно магической татуировки.

Должно быть, слишком пристальный взгляд его насторожил. Он резко сел на постели.

– Эмма? – Грегори потер глаза, словно сомневаясь в увиденном. – Что ты тут делаешь?

М-да, вопрос не умнее, чем мой о любоцвете. Что, интересно, он ожидает услышать? Что я гуляю во сне? Что встала попить водички и случайно не туда свернула?

В одной ночной сорочке я чувствовала себя бесстыдно голой.

– Я пришла к тебе.

– Это-то понятно! – чуть раздраженно начал он и замер. – Прости, что?..

– Пришла. К тебе. – повторила я, обнимая себя за плечи. Грегори не шевелился, и я рассердилась. Зачем он заставляет меня об этом говорить?! – Я решила, что, раз уж нас все считают любовниками… словом, будет лучше, если это станет правдой. Тогда нам не придется лгать.

Грегори еще несколько мгновений странно смотрел на меня. Затем мотнул головой и пригладил встопорщенные со сна волосы.

– Только ради этого? Тогда не надо. Не бойся, нам все равно поверят.

Ну какой же он!

Я облизнула пересохшие губы. Сделала шаг, другой. Остановилась у кровати. И вернула ему недавние слова:

– Грегори, ты такой умный… но временами такой дурачок! Мог бы дать девушке соблюсти приличия.

Его глаза вспыхнули. В следующее мгновение я оказалась сидящей у Грегори на коленях.

– А вот приличия, – сказал он, обжигая мою шею горячим дыханием, – оставляй за порогом спальни!

Я проснулась в несусветную рань, хотя мы не сомкнули глаз почти до рассвета. Слушала тихое сопение мужчины и умирала от смущения. А ведь придется еще как-то смотреть ему в глаза после того, что мы вытворяли ночью!

За окном едва начинало сереть, когда я тихонько выбралась из постели (Грегори протестующе замычал, но не проснулся) и выскользнула в коридор.

Ночная сорочка осталась где-то там, в спальне моего – теперь уж точно! – любовника. Луна давно зашла, искать одежду в темноте было бы глупо.

Я прошмыгнула в свою спальню и чуть не подпрыгнула от сурового:

– Ага, явилась! Срам-то хоть прикрыла бы, бесстыдница!

Я схватилась за сердце и швырнула в покатывающегося со смеху Барта подушкой.

– С ума сошел, так пугать! Отвернись.

Он нехотя повернулся ко мне спиной, давая натянуть белье и платье, и хохотнул:

– Надо же, я-то думал, вы лет пять проканителитесь, пока до этого самого дойдет.

В него полетела вторая подушка, разумеется не причинившая призраку никакого вреда.

– Эй, за что? – возмутился Барт. – Я, кстати, рад за вас.

– Спасибо, – пробормотала я, воюя с крючками. Нынешние мои платья не требовали помощи горничной, и все же управляться самой было ужасно неудобно. – Поможешь мне с завтраком?

Барт помрачнел.