печально знаменитые «пять техник» допроса, когда интернированных подвергали, например, продолжительному воздействию «белого шума» или не давали спать. Избиения и насильственно вырванные признания стали общим местом. Эти методы словно бы лишний раз подтверждали центральный тезис ИРА: это и впрямь война против империализма. Интернирование обернулось катастрофой – и не в последнюю очередь потому, что, вопреки наказам правительства, большая часть «подозреваемых» принадлежала к католической церкви. Дело усугублялось тем, что всеми этими бесчинствами заправлял Реджинальд Модлинг, министр, не подходящий для выполнения задачи как в смысле темперамента, так и по своим моральным качествам.

Интернирование потерпело моральное и политическое поражение, социальные связи истекали кровью, два больших сообщества смертельно боялись друг друга – и на этом фоне в политический дискурс начал проникать новый вариант развития событий. Для его воплощения требовался всего лишь кризис. Многие месяцы армия с минимальными вмешательствами пыталась навести порядок в Дерри (или Лондондерри, как называли его британцы), втором по величине городе Северной Ирландии. Однако снайперские атаки на солдат происходили еженедельно, и протестанты потребовали введения комендантского часа. В августе 1972 года всевозможные шествия в защиту гражданских прав были запрещены, но одна группа, имея вполне мирные намерения, все-таки решила провести такую акцию. К месту проведения отправили десантников с приказом остановить или хотя бы перенаправить марш. Возможно, не лучшее решение – солдаты нервничали и злились, а за их спинами стояла весьма жесткая традиция.

Даже сегодня никому не известно, кто выстрелил первым и почему. Десантники утверждали, что они открыли огонь только после того, как обстреляли их. Как бы то ни было, мирная демонстрация превратилась в беспорядочное бегство – кричащие люди удирали от солдатских пуль. В конце дня тринадцать католиков лежали мертвыми. Прямое участие ИРА так никогда и не удалось доказать, а в домах, откуда, по словам бойцов, в них стреляли, не нашли ни снайперов, ни оружия. При этом сложно предположить, что хорошо обученные солдаты открыли огонь совсем без всяких провокаций. Возможно, мы так и не узнаем правды, однако тогда Кровавое воскресенье лишило британское правительство всяческого авторитета: католическое сообщество, Ирландская республика и многие в мире видели выжженное на нем клеймо империализма. Всего два года назад армией восхищались за проявляемые солдатами терпимость и благодушие. Теперь последние ошметки этой репутации рассеялись.

Парламенту Северной Ирландии пришел конец, было введено прямое управление. Правительство заявило, что ему не оставили «другой альтернативы, кроме как взять на себя полную и непосредственную ответственность за управление Северной Ирландией, пока не будет найдено политическое разрешение проблем Ольстера при участии всех заинтересованных сторон». О каких бы решениях ни шла речь, очевидно, что в процессе должна была как-то поучаствовать Ирландская республика. Подобное предложение ни за что не приняли бы лоялисты, и лишь один человек имел какие-то шансы убедить их – Уильям (Уилли) Уайтлоу. Мягкий, преданный и безгранично великодушный, своим обаянием он бы и тигра заставил спрятать когти.

В Саннингдейле, Беркшир, Уайтлоу и остальные создали общенациональный исполнительный орган, состоящий из представителей всех сторон, включая южную часть Ирландии. В более поздние годы его рассматривали как предтечу Англо-ирландских соглашений Страстной пятницы. Когда бы все проявили добрую волю, возможно, вышел бы толк, но на практике решение оказалось нежизнеспособным. Едва только удалось хоть немного развеять взаимную вражду, как Уайтлоу отозвали обратно в Англию разбираться со второй шахтерской забастовкой. Если бы только он остался и возглавил совет, если бы лоялисты оказались более сговорчивыми, если бы националисты увидели точку зрения другой стороны – но всего этого не произошло. В любом случае убежденные активисты протестантского сообщества увидели в соглашении только попытку пренебречь очевидными устремлениями большинства населения. Ольстер пал жертвой всеобщей забастовки, и худшее ждало впереди. Белфаст захватили лоялистские военизированные группировки, Королевская вспомогательная полиция Ольстера вступила с ними в сговор, а армия стояла в стороне. Верховенство закона сменилось верховенством фракции. Перед правительством встал выбор – введение военного положения или капитуляция. Оно предпочло второй вариант. Политическая цена затем еще возросла: лоялисты так и не простили Хита за Саннингдейлское соглашение, которое рассматривали исключительно как попытку отобрать у них то, что они считали своими древними правами, а их противники – несправедливыми привилегиями.

47

Падение Хита

Посреди этого леса белых флагов можно различить и несколько безусловных побед Хита. Например, дополнительные пособия для малоимущих семей. Закон, принятый в начале его правления, помог многим бедным парам создать семью. Да и других законов о помощи обездоленным было достаточно. Многие из недругов Хита никак не могли взять в толк, почему он направил свою энергию именно в это русло.

Но вероятно, больше всего его гуманистический порыв проявился в разрешении азиатам из Уганды[111] поселиться в Британии в качестве беженцев. Изгнанные Иди Амином, эти люди все еще владели британскими паспортами, предоставленными Макмилланом, и теперь обращались к матери-родине за помощью. Оглядываясь назад, трудно понять, как вообще могло возникнуть хоть малейшее возражение на такую просьбу, но беспокойство касательно иммигрантов никуда не делось. Разносчики мяса из Смитфилда явились к парламенту толпой в 500 человек, чтобы выразить поддержку Эноху Пауэллу. Он заявил, что паспорта – «надувательство», и настаивал, что владение паспортом не дает права на проживание. В тех обстоятельствах аргумент был уродливым и лицемерным, и правительство отвергло его. Сам Хит остался непоколебим; беженцы прибыли, и страна показала себя с лучшей стороны. Помимо правительства кров, пищу и помощь с готовностью предоставляли азиатские диаспоры и другие группы. Возможно, то был самый благородный момент в премьерстве Хита; а величайший ждал его впереди.

Своими ухаживаниями премьер-министр сумел добиться благосклонности французов, теперь ему предстояло убедить парламент. Тот уже дал согласие на вступление в Европейское сообщество, но надлежало еще изучить условия. До ушей уже доносился тревожный рокот будущих разногласий. Впрочем, первая сложность заключалась в самом количестве текста для изучения. Задачу сократить его до приемлемого объема возложили в числе прочих на будущего канцлера Джеффри Хау. Хау обладал скрупулезным, даже где-то угнетающе академическим умом, и, возможно, лучше всего умел упорядочивать и обобщать кучу мелких деталей. Он заслужил триумф: в результате его трудов бесконечная череда едва доступных для понимания директив урезалась до простого перечня пунктов. Однако в некотором смысле это имело обратный эффект, поскольку теперь, за вычетом всей «воды», полный масштаб новых полномочий ЕЭС представал предельно ясно. Особенно выделялся одиннадцатый пункт, где недвусмысленно утверждалось, что законы ЕЭС превалируют над британскими законами и будут «насаждаться, вводиться и соблюдаться как таковые».

Такое нельзя было проигнорировать, и Майкл Фут, к примеру, не собирался так поступать. Ему вообще не нравился сам