без внимания. Возможно, самым важным вкладом лорда Ротшильда было четкое определение противника – «этот нео-Гитлер, этот архинеприятель, инфляция». Инфляция, долго считавшаяся просто неприятной помехой, теперь стала врагом номер один.

Следующая забастовка шахтеров в феврале 1974 года привела ко второму чрезвычайному положению. Готовность Хита прибегать к таким мерам в условиях, мало соответствовавших критериям «чрезвычайности», много говорила о его отношении к оппозиции. За железобетонной уверенностью в себе порой слышалось топанье детской ножки по деревянному полу. Видимо, в это же время придумали и выражение U-turn – радикальная смена курса. Завод Rolls-Royce, погрязший в проблемах с поставками двигателей американской авиастроительной компании Lockheed, пришлось спасать вопреки собственным предвыборным обещаниям. Что еще оставалось? Неверно было бы утверждать, как делали многие, что Хит презирал или недооценивал вклад Америки в общемировое процветание и общий мир. Вне всяких сомнений, он рассматривал «особые отношения» с США как препятствие для своего европейского идеала. При этом он ухитрялся игнорировать тот факт, что Штаты неизменно поддерживали Британию в ее попытках вступить в европейский блок. Генри Киссинджер высказался об этом так: «Его отношения с нами всегда были корректными, но редко поднимались над уровнем обычной сдержанности, и это препятствовало – именем Европы – близкому сотрудничеству с нами, а ведь мы были к его услугам». Как всегда – не то чтобы Хит не прислушивался к грамотным советам или общественному мнению, ему просто недоставало чутья на перемены ветра.

Обсуждая вопрос назревающей войны между Индией и Пакистаном, Хит ответил на заявления Киссинджера предельно ясно:

Чего они хотели от особых отношений, так это втянуть в войну [между Пакистаном и Индией] и Британию тоже… а я намеревался не допустить этого… Потеряли ли мы что-нибудь из-за такой позиции? Разумеется, нет. Зато получили очень много. По моим наблюдениям, многим американцам, включая Генри, тяжело приспособиться к [новым отношениям], но сделать это необходимо. Всегда есть люди, желающие уютно устроиться на плечах американского президента. Но не в этом будущее Британии.

В этом отношении, как и во многих других, Хит стремился действовать противоположно Вильсону. Как сказал Киссинджер, «в формулировках Хита царила почти непроницаемая мгла, и, учитывая его интеллект, ее, очевидно, напускали специально. Он точно ставил диагноз, при этом все время увиливая от того, чтобы назначить лечение. Ему хотелось, чтобы ответы на наши запросы сформулировала Европа, хотелось избежать даже намека на какой-либо тайный англо-американский сговор».

Хит пошел дальше и предложил: девять стран ЕЭС с этих пор должны иметь общую стратегию в делах с США. Ирония, конечно, заключалась в том, что его непрестанное пренебрежение в отношении Америки ставило под угрозу ту самую выгоду, которую ЕЭС получило бы от вступления Британии. Однако Хит поддержал решения Никсона по Вьетнаму. И это один из самых любопытных парадоксов эпохи: Вильсона обвиняли в подхалимаже в отношении Штатов, тогда как Хита, открыто и своевременно поддержавшего Америку, клеймили за упрямство и жесткость. В любом случае к этому времени всем было ясно, что приоритет Хита – вступление Британии в Общий рынок. Его любовь к ЕЭС уходила корнями не в традицию или прагматизм, как у большинства британских еврофилов, и почти ничем не обязана была самым серьезным разговорам о «наднационализме», характерном для интеллектуалов 1930-х и 1940-х годов. Его европейские устремления имели патриотическое происхождение: он полагал, что Британии нужно сжаться, чтобы потом вновь обрести величие.

В 1963 году Хит возглавлял британскую делегацию на провалившихся переговорах о вступлении в ЕЭС. Вопреки всем его стараниям, уму, вниманию к деталям и любви к континенту французы наложили вето на заявку Британии. Он не собирался сдаваться, и сам этот опыт подсказал ему ключ к решению: он увидел, что прежде всего следует обхаживать Францию, а не другие, малые страны. И он собрал все имеющееся у него обаяние, чтобы охмурить нового президента Франции Жоржа Помпиду. Один камень преткновения возник еще до начала переговоров – общая сельскохозяйственная политика, явно разработанная в интересах французского сельского хозяйства. Если Хит и догадался, что Франция – главный бенефициарий общеевропейской щедрости (которую терпеливо обеспечивала Германия), то он предпочел проигнорировать этот факт. Большую трудность представляло требование изъять из обихода фунт, как господствующую в мире валюту, в качестве необходимого условия перед введением единой денежной системы в Европе.

Общество отнеслось к проблеме амбивалентно, как и оппозиция, при этом опросы показывали, что до 70 % граждан против вступления. Оппозиция же была глубоко разделена: с одной стороны, лейбористы во главе с Вильсоном и сами пытались присоединиться к Общему рынку; с другой – рядовые члены партии и парламента не доверяли континенту по социалистическим и патриотическим соображениям. ЕЭС считалось воплощением капитализма и угрозой автономности Британии. Не помогало и то, что, даже с любезным и благорасположенным Помпиду во главе Франции, переговоры стопорились и еле ползли. И снова Хит решил разобраться с вопросом сам. В разговоре с Вилли Брандтом премьер защищал британскую позицию с почти мессианским пылом: «Мир не стоит на месте. Если Европа упустит эту возможность, наши друзья расстроятся, а враги – возрадуются… Наши друзья, разочаровавшись из-за нашей разобщенности, будут испытывать все большее искушение бросить Европу на произвол судьбы».

К встрече в верхах с Помпиду Хит подготовился, выпив чаю в парке и выслушав мнения экспертов. Все это было весьма по-английски. Сам Помпиду вежливо, но ясно изложил континентальную позицию в интервью BBC: «Загвоздка в том, что существует определенная европейская концепция или идея, и нам еще предстоит выяснить, является ли концепция Соединенного Королевства по-настоящему европейской. В этом главная цель нашей встречи с мистером Хитом». Однако европейская идея оказалась, в общем-то, французской. Вероятно, признавая это, Помпиду открестился от федерализма, и таким образом проблема «европейской концепции» погрузилась в дрему. Хит не доживет до того поворота событий, когда она снова пробудится от спячки.

Встреча прошла с почти сверхъестественным успехом. Лидеры двух стран понравились друг другу и, что куда важнее, поняли друг друга. Для выработки соглашения потребовалось всего два дня. Когда Хит объявил итоги переговоров в палате общин, спокойный негромкий голос озвучил возражение по такому чепуховому вопросу, как суверенитет: не мог бы премьер-министр прояснить статус Британии как члена ЕЭС? Хит ответил бесцеремонно и пренебрежительно. «Присоединение к Сообществу не влечет за собой потерю национальной идентичности или размывание принципиального государственного суверенитета». Первая стадия завершилась, а нижней палате просто велели «взять на заметку» ее условия.

* * *

Тем временем Хиту волей-неволей пришлось переключить внимание на некоторые из ряда вон выходящие проблемы, которые страна считала более насущными. Первая из них – все еще не урегулированные производственные отношения. Для многих людей, выросших в 1970-х, «союзы» представлялись этаким чудовищем, несущим скрытую угрозу и