«Кто ту травушку топтал,

Кто топтал шелковую?»

И снова разом – дружно, громко:

«То-то, голубь, голубь, голубь!

То-то, сизый голубок!»

Худой человечек опять кувыркнулся, сплясал:

«Воеводушка топтал,

Свет Иван Семенович!

То-то, голубь, голубь, голубь!

То-то, сизый голубок».

Разин шел в толпе, пел вместе со всеми. Старался погромче… Пели все серьезно, самозабвенно.

«Он искал перепелов,

Молодых утятошек!

То-то, голубь, голубь, голубь!

То-то, сизый голубок!»

Мощный рев далеко потрясал стоялый теплый воздух; посадский люд высыпал из домов.

«А нашел он нашу шубу!

Шубу нашу, шубыньку!

То-то, голубь, голубь, голубь!

То-то, сизый голубок!»

Лица казаков торжественны.

Шуба величаво плывет над толпой.

«Шубыньку на рученьку,

Душечку, на правую!

То-то, голубь, голубь, голубь!

То-то, сизый голубок!»

Два казака, отстав от шествия, поясняют посадским:

– Шуба батьки Степана Тимофеича замуж выходит. За воеводу. Приглянулась она ему… В ногах валялся – выпрашивал. Ну, батька отдает.

«Полежи-ка, шубынька,

У дружка у милого!

То-то, голубь, голубь, голубь!

То-то, сизый голубок!

У сердца ретивого,

У Иван Семеныча!

То-то, голубь, голубь, голубь!

То-то, сизый голубок!»

Толпа идет не шибко; шубу нарочно слегка колыхают, чтобы она «шевелила руками».

«Друг ты моя, шубынька,

Радость моя, шубынька!

То-то голубь, голубь, голубь!

То-то, сизый голубок!

Ты меня состарила,

Без ума оставила!»

Тут особенно громко, «с выражением» рявкнули:

«То-то, голубь, голубь, голубь!

То-то, сизый голубок!»

В покоях воеводы: сам воевода, жена его, княгиня Прасковья Федоровна, дети, брат.

Ярыга, юркий, глазастый, рассказывает:

– Один впереди идет – запевала, а их, чай, с полтыщи – сзаду орут «голубя»…

– Тьфу! – Иван Семенович заходил раздраженно по горнице.

– Ты уж позарился на шубу! – с укором сказала Прасковья Федоровна.

– Думал я, что они такой свистопляс учинят? Ворье проклятое!

– Это кто же у их такой голосистый – запевает-то? – спросил Михаил Семенович.

– Скоморох. Днями сверху откудова-то пришли. Трое: татарин малой, старик да этот. На голове пляшет.

– Ты приметь его, – велел Воевода. – Уйдут казаки, он у меня спляшет.

– Сам ихний там же?

– Стенька? Там. Со всеми вместе орет.

– Стыд головушке! – вздохнула Прасковья Федоровна. – Людишки зубоскалить станут…

– Иди-ка отсудова, мать, – сказал воевода, поморщившись. – Не твое это бабье дело. Иди к митрополиту, детей туды же возьми.

Прасковья Федоровна ушла с детьми.

– Ах, поганец! – сокрушался воевода. – Что учинил, разбойник. Голову с плеч снял.

В горницу заглянула усатая голова.

– Казаки!

Казаки стояли во дворе кремля. Стырь и дед Любим в окружении шести казаков с саблями наголо вынесли вперед шубу.

– Атаман наш, Степан Тимофеич, жалует тебе, боярин, шубу со свово плеча. – Положили шубу на перильца крыльца.

– Вон!!! – закричал воевода и затопал ногами. – Прочь!.. Воры, разбойники! Где первый ваш вор и разбойник?

– Какой? – спросил Стырь. – Он там с народишком беседу…

– Он больше не атаман вам! Он сложил свою власть!.. Бунчук его – вот он! – Воевода показал всем бунчук Разина. – Какой он вам атаман? Идите по домам, не гневите больше великого государя, коли он вас миловал! Не слухайтесь больше Стеньки! Он – дьявол! Он сам сгинет и вас всех погубит!

Степан торопил события. Вернувшись из Астрахани, он позвал есаулов к себе.

– Сколько коней закупили, Иван?

– Сто двадцать. А сбруи – на полета.

– Закупить! Какого дьявола ждешь? Пошли к татарам!

– Они посулились сами…

– Некогда ждать! Пока солнце встанет, роса очи выест. Пошли пять стружков. И пускай не скупятся. Федор, в Царицын кто поехал?

– Минька Запорожец.

– Велел передки закупить?

– Велел.

– В Москву-то будем посылать?

Степан подумал.

– Будем. Из Царицына. Дальше: у воронежцев закупим леса, сплавим плотами… Федор, сам поедешь. Бери полета, которые с топором в ладах и – чуть свет – дуй. Скажи воронежцам: долю ихную – за свинец и порох – везем. Свяжите с десять плотов – и вниз. Там, наспроть устья Кагальника, между Ведерниковской и Кагальяицкой, островок есть – Прорва. Там стоять будем. Поделайте засеки, землянки – сколь успеете. Если кто из казаков уйдет домой хоть на день, хоть на два – тебе головы не сносить. Мы не зимовые казаки, а войско. Сам буду отпускать на побывку – за порукой. Иван… – Степан в упор посмотрел на Черноярца. – Где Фрол?

– А я откудова знаю! Что я, бегаю за им?

– Где Фрол?

– Не знаю.

Некоторое время все молчали.

– Не трону я его, – негромко сказал Степан. – Пускай вылезает. – И повысил голос: – Взяли моду – по кустам хорониться!!

– Батька, хлопец до тебя, – сказал подошедший казак.

– Какой хлопец?

– Трое шутовых давеч было… шубу-то когда провожали…

– Ну?

– Один, малой, прибег сейчас из Астрахани: заманули их ярыги воеводины – метятся за шубу. А этот вывернулся как-то. Бьют их…

Татарчонок плакал, вытирал грязным маленьким кулаком глаза.

– Семку и дедушку… бичишшем… Мы думали: спляшем им, поисть дадут…

– Не реви, – сказал Степан. – Позови Фрола, Иван.

– Били? – спросил Стырь татарчонка.

– Бичом. Дедушке бороду жгли…

– За шубу?

– За шубу. А Семке посулились язык срезать…

– А ты как же убег?

– Они мне раза два по затылку отвесили и забыли. Семку шибко мучают… Батька, выручи их, ради Христа истинного!

– Вы откудова?

– Теперь – из Казани. А были – везде. В Москве были…

Фрол вылез из кустов… Подошли к Степану. Фрол остановился в нескольких шагах.

– Загостился ты там, – сказал Степан. – Аль поглянулось?

– Прямо рай! – в тон Степану ответил Фрол. – Ишшо бы гостевал, да заела проклятая мошкара – житья от ее нету, от…

– Теперь так: бери с двадцать казаков – ив Астрахань. Вот малой покажет куды. Там псы боярские людей грызут. Отбейте.

– Как? Боем прямо?

– Как хошь. Чтоб скоморохи здесь были.

– Батька, дай я с ими поеду, – сказал Черноярец.

– Ты здесь нужон. С богом, Фрол. Спробуй, не привези скоморохов – опять в кусты побежишь.

– Чую.

– Федор, поедешь к воронежцам не ране, чем придем в Царицын… – Степан смолк, как-то странно вздохнул – со всхлипом. – Сучий ублюдок! – Вскочил. – Людей мучить?! Скорей!.. Фрол!.. Где он?! – Обезумевшими глазами искал Фрола.

Отряд Фрола был уже на конях.

– Фрол!.. Руби их там, в гробину их!.. –