Но как-то, пребывая в солотчинском лесу, он встретил двух отшельников, о которых был наслышан как об очень богоугодных людях. Евфимий и Василий, так звали отшельников, жили в кельях-полуземлянках, молились в крохотной церквице. Были они в ветхих одеждах, истощены постами, а глаза их, в темных впадинах, радостно блестели, в них отражалась мечта о высоком. И мысли их были возвышенны. И князь, поговорив с ними и невольно вспомнив о своей встрече с Сергием Радонежским, навсегда заворожившем его светоносностью и благоуветливостью, загорелся желанием основать новый монастырь здесь же, на нагорном берегу речки Солотчи, в этих благословенных местах.

В короткий срок были срублены несколько келий и добрая церковь. Вот тогда-то князь и принял монашеский постриг, но с таким расчетом, чтобы иночество совмещать с исполнением княжеского долга. Знал — рано или поздно — а двигать ему полки на Смоленск, о чем его давно просит зять Юрий…

Из кельи Иона вышел с мешочком конопляных семян для птиц. Прежде чем бросить горсть семян на землю, посмотрел на небо. Любил смотреть на облака, вечно изменчивые, подвижные, причудливо переливающиеся из одних форм в другие. Смотря на облака, Иона чувствовал, что душа его странным образом откликается на малейшие изменения бесплотного облачного тела, этого облачения неизменного вечного неба, к которому душа человеческая тянется неодолимо.

Он увидел, что облако, которое нависло над опускающимся четко очерченным кругом солнца, более чем наполовину светлое, меньшей частью черное и слегка, одним краешком, красно-бурое. Красно-бурый окрас мгновенно отозвался в его душе предчувствием тревоги…

Запустив руку в мешочек, сыпанул горсть семян на землю. С ближней сосны спорхнула синица. Склонив голову в черном клобуке набок, с привычным умилением смотрел на птицу. И внимал происходящему в своей душе. Тревожное предчувствие не растворялось. Слетелось ещё несколько птиц. Иона разбросал оставшиеся зерна и поднял глаза на небо.

Облако несколько видоизменилось, но краешек его все ещё багрился. Взгляд Ионы опустился на широко раскинутые луга в междуречье Оки и Солотчи. За лугами садилось солнце, и в лучах его тепло светлела церковная маковка соседнего Богословского монастыря. В небесном просторе осенними стаями летали птицы. В прозрачном воздухе, поблескивая, плавали паутинки. Скользя медленно по окрестностям, по высоким соснам, взгляд Ионы наконец остановился на храме своей обители. Туда неспешно сходились, соблюдая скромность в походке, стараясь не махать руками и слегка опустив голову, монахи. Усердствуя внутренними очами зреть Бога со страхом и любовью и стараясь собрать скитающиеся помыслы, Иона направил стопы к церкви.

За воротами монастыря послышался конский топот, резкий, гулкий. Было ясно — верховой торопил коня. Иона невольно поежился. Подумал — не гонец ли из Переяславля? Если да, то с какой вестью? Хорошей ли, дурной ли? Однако, в любом случае — с важной вестью. Ибо по мелочам Иону не отвлекали от его духовного делания.

Оглянулся — Глеб Логвинов. Мельком подумал: не отослать ли стольника обратно, не выслушав? Но если отослать его за ограду, не станет ли это самоугождением себе? Самоугождение, когда мы стремимся, чтобы все было по-нашему, а не как угодно Богу, непременно даст в душе разлад и немирье, обернется разочарованием. Нет, уж лучше выслушать боярина, с какой бы худой вестью он ни явился, смело принять её в себя, в свой ум и свое сердце, а уж потом, дабы восстановить в своей душе мир, попытаться собрать разбегающиеся помыслы. И вернуть себе молитвенный дух.

Меж тем боярин подошел к нему. Был озабочен. Поклонясь и коснувшись рукой земли, доложил — в Солотчу, к князю Олегу Ивановичу, вот-вот приедет князь Юрий Святославич с челобитьем. Велит ли государь принять смоленского гостя в обители?

Иона хотел мягко поправить боярина, что здесь, в монастыре, он не государь, а инок. И потому к нему следует обращаться как к иноку. Но в нем уже пробудился интерес к тому делу, с каким прибывал к нему зять, и он просто осведомился:

— С каким челобитьем ко мне едет князь Юрий Святославич?

Стольник ответил, что не ведает. Знает лишь, что нынче о полдень приехали в Переяславль смоленские бояре, и Юрий Святославич, взволнованный их приездом, долго с ними о чем-то совещался.

Иона подумал и сказал:

— Что ж, пусть, как прибудет, подождет у ворот, а я попрошу у настоятеля соизволения принять князя Юрия у меня в келье.

Иона хотел было ещё спросить боярина, каков ныне Юрий Святославич здрав ли, бодр, деятелен? Не предается ли унынию, как это порой с ним бывает, или, напротив, не предается ли излиха веселью и гулянию? Но пора было уже на службу, и Иона, сотворив перед дверьми церкви крестное знамение и положив земной поклон, вошел в храм. В храме попытался сразу же отогнать от себя отвлекающие от молитвенного духа помыслы. Но отогнать удалось не в один миг, а лишь исполнив все должные правила поведения в церкви — встал посреди перед царскими вратами и положил три поясных поклона с молитвой, в которой просил Бога очистить его, грешного; затем поклонился на обе стороны братиям, мысленно прося благословить его и простить…

Спустя какое-то время в Солотчу рысью въехал с небольшой свитой князь Юрий Святославич. Его крепкое, с мужественными чертами, носатое лицо было озабочено; в то же время в черных страстных глазах светился отблеск какой-то надежды.

Саженей за триста от монастыря его встретил рязанский боярин Глеб Логвинов.

— Ну, что? — нетерпеливо спросил Юрий Святославич.

— Примет, — кратко ответил Глеб.

Лицо Юрия Святославича просияло.

— Слава Богу, — сказал он. — Мой тесть не любит, когда его беспокоят в обители.

Юрий Святославич стал старшим князем земли Смоленской после того, как его отец, Святослав Иванович, собрав большое войско, попытался отвоевать у Литвы захваченный ею некогда город Мстиславль. В яростном бою с литовинами смоленские ратники потерпели поражение, князь Святослав Иванович погиб, а двое из его четырех сыновей, Юрий и Глеб, попали в полон. Глеб был увезен в Литву, а Юрий, храбро дравшийся в бою и получивший ранение в голову, был посажен на смоленский стол из руки победителей — литовских князей Ольгердовичей — как зять их сестры, рязанской княгини Ефросиньи. От Юрия Святославича потребовали клятвы быть верным данником и подручником литовских князей, но Юрий клятву не сдержал — вел княжение независимо, надеясь, что, в крайнем случае, его выручит рязанский тесть.

Меж тем в Литве наступили перемены. После длительной междоусобицы Ягайлы и Витовта они помирились, и Витовт получил от польско-литовского короля Ягайлы литовский престол вместе с титулом великого князя. Крутой на расправу Витовт, видя, что Юрий Смоленский непослушен Литве, привез из Литвы полоненного Глеба Святославича, посадил его на смоленский стол, а смещенному с него Юрию дал в удел Рославль. Передел власти и уделов посеял среди четырех братьев Святославичей жгучую рознь. Юрий, оставив семью в Рославле, подался в Рязань к тестю просить его помочь ему восстановиться на смоленском столе. Князь Олег, ведая о расстановке сил в Смоленске и о силе самого Витовта, предпочел не спешить с военным походом — выжидал.