Вот уже два года, как Юрий, лишенный смоленского стола, в Переяславле у тестя. О возвращении в Смоленск не могло быть и речи — на родной земле он стал бы легкой добычей сторонников Витовта. Проживая в Переяславле без семьи, Юрий проводит время в воинских упражнениях, охотах и пирах. Не чурается и любовных утех. В отсутствие рядом с ним супруги вступил в любовную связь с одной из рязанских вдовушек. Когда слухи о его похождениях дошли до ушей тестя, тот сурово и внушительно напомнил ему о Евангельской заповеди: "Не прелюбодействуй", посоветовал покаяться и прекратить нечестивую связь.

Опасаясь впредь гнева тестя, Юрий раскаялся и угомонился, и не прочь был даже послать своих людей в Рославль, чтобы привезти супругу с детьми в Переяславль, оставив удел на попечение доверенных лиц, как вдруг чрезвычайная новость: Витовт коварством и хитростью взял Смоленск. Ибо и Глеб, которого он посадил на смоленский стол вместо Юрия, явно рассчитывая на его полную покорность, начал выходить из-под его руки.

Новость эту — о коварстве Витовта — привез из Смоленска ближайший и верный сподвижник Юрия князь Симеон Мстиславич Вяземский, в жену которого, красавицу Ульяну, был давно и тайно влюблен князь Юрий. (Впрочем, его влечение к Ульяне с некоторых пор перестало быть тайной. На одной из пирушек Юрий Святославич под сильным хмельком объявил своим застольникам не без удальства, что, мол, эта красавица Ульяна, эта недотрога, придет час, не минует его ложа…)

Коварство Витовта проявилось в том, что он, собрав большую рать, пустил слух, что будто бы идет на Железного Хромца, дабы пресечь его хищнический завоевательский пыл. А сам, приблизясь к Смоленску, стал неподалеку лагерем. В это время в Смоленске проходил съезд князей Святославичей, все ещё пребывающих в ссорах. Витовт послал за Глебом, старшим князем, принял его милостиво и объявил, что хочет помирить Святославичей. Не стал упрекать Глеба за то, что тот, как некогда и Юрий, не изъявлял должной покорности Литве. Глеб поверил ему, передал братьям, что Витовт намерен стать им беспристрастным судьей и разделить вотчину по жребию. Трое братьев в отсутствие Юрия сели на коней и с боярами отправились в ставку Витовта, беспечно не позаботясь о надежной защите города. Витовт принял Святославичей почетно, взял дары и, когда те уже окончательно уверовали в добрые намерения Витовта, приказал охранникам схватить и повязать гостей. Воины его ворвались в город и перебили всех, кто оказал сопротивление. На престол был посажен наместник Витовта киевский князь Ямонт.

С такими-то вестями ехал Юрий Святославич к тестю в монастырь, волнуясь и надеясь, что теперь-то, когда Витовт явил всю свою хищническую сущность, явно уже считая Смоленск подданным ему городом, Олег Иванович встрепенется, сбросит с себя монашеское одеяние, сдерживающее его воинский пыл, и устремится спасать Смоленскую землю.

В келье — трое: Иона, Юрий Святославич и впервые представленный князю-иноку человек вельможного и благородного вида — Симеон Вяземский, сподвижник Юрия.

Юрий, хотя и удручен чем-то, как всегда, пышет здоровьем, он крепкой стати, краснощек, брови его лохматы, из ноздрей торчат пучками волосы. Весь он — олицетворение мощи, избытка жизненных сил. Голос его низок, гудлив:

— Худую весть привезли — хуже некуда… Смоленск взят Витовтом хитростью и коварством…

Иона спрямился, нижняя губа твердо легла на верхнюю — он уже не инок, а князь.

— Успел! — с досадой сказал он, едва не прибавив слово "гад".

Вовремя остановил в себе этот помысел, который, внедрясь, очернил бы душу, сделав её немирной. — Поведай, как это случилось…

Юрий Святославич рассказал, каким образом Витовту удалось обвести вокруг пальца троих его братьев. Сказал, что эту весть привез ему очевидец происшедшего, князь Симеон Мстиславич Вяземский, едва спасшийся бегством (Вяземский учтиво поклонился.) Еще при первом знакомстве с Вяземским это имя показалось Олегу Ивановичу где-то им слышанным, но и тогда, и теперь он не сделал усилия вспомнить. Ибо был взволнован. Сдерживая кипение разбуженных в нем страстей, он встал и — в подряснике, в клобуке, в глазах огонь — прошелся из угла в угол.

Итак, Витовт, едва получив от Ягайла великое литовское княжение, обратил свой взор на Восток. Утвердясь в Смоленске, этом лакомом кусочке на перекрестке важнейших дорог, Витовт станет угрожать и Рязани. И так как он теперь обращен в католическую веру у поляков, то не станет ли он насаждать католицизм в завоеванных русских землях? Если да, то устремления Витовта на Русь не опаснее ли набегов ордынцев, которые, по крайней мере доселе, не навязывали Руси своей мусульманской веры?

Олегу Ивановичу подумалось о том, что ему следует усилить союз с Москвой. Ведь князь Василий Дмитриевич, при его осторожном, оглядчивом, проницательном уме уже и теперь, наверное, осознает, как опасен для Москвы Витовт. Навряд ли он умаслен и усыплен теми знаками родственного внимания, которыми одаривает его тесть. Он не может не понимать, что, расправясь с Олегом Рязанским, если это ему удастся сделать, Витовт задерется и на Москву. В Москве подрастают младшие братья Василия, тот же Юрий и другие, все на подходе к жениховскому возрасту, а у Олега Ивановича подрастает внучка, она же дочка Юрия Святославича, именем, как и мать, Настенька. Она ещё девочка, ей нет и десяти, но заботливые родители и предки загодя определяют своим детям и внукам достойных спутников жизни… Если бы уже сейчас договориться с Василием Московским о брачном союзе его младшего брата и Олеговой смоленской внучки — такой предварительный сговор послужил бы упрочению нелегкого, можно сказать, скверного положения Юрия Святославича.

А пока… Пока Олегу Ивановичу следовало обсмыслить, что он возможет для смоленского зятя уже сейчас… И возможет ли? В силах ли он собрать такую рать, чтобы вышибить из Смоленска Витовтова ставленника и удерживать в дальнейшем Витовтов натиск? Имеются в виду силы не только воинские, но и его собственные, физические. Ведь он уже устарел, в его теле нет той упругости, ТОЙ энергии, которая была прежде. Нет задора, нет воинского пыла. Куда охотнее он сидел бы мирно в Рязани, перемежая государственные дела с краткими пребываниями в тихой солотчинской обители.

— Отец! — словно услышав мысли и сомнения тестя, обратился к нему зять, соскользнув с лавки и опустившись на колени. — Отец, не откажи в помоге! Умоляю… Ты только один в силах вернуть мне мой престол…

Широкая спина Юрия Святославича согнулась в поклоне, являя в эту минуту не мощь и силу, как обычно, а беспомощность. Плечи его вдруг затряслись. Князь Олег смотрел на него с сочувствием, он ощущал свою ответственность за судьбу этого человека, беспокойного и незадачливого, мужа его дочери и отца его внучат.

— Встань, Святославич, встань, зять мой, — ласково сказал Олег Иванович, приподнимая его за плечи. — Встань, — повторил, нажимая на это слово и вкладывая в него смысл куда больший, чем тот, чтобы он просто приподнялся с колен. — Вернемся в Переяславль — там и обмужуем1…

Ранним знобким утром следующего дня, переодевшись в княжое платье, князь Олег со спутниками покинул обитель.