партийной организации Института литературы АН СССР заверяет Центральный Комитет партии, Ленинградский горком ВКП(б) и Василеостровский РК ВКП(б), что большевики партийной организации Института литературы АН СССР были и остаются до конца верными и преданными великому делу партии Ленина – Сталина, ЦК ВКП(б) и лично товарищу Сталину»[724].

Жесткие меры сталинского руководства по отношению к ленинградцам, таким образом, повлияли не только на партийные органы, но и на все прочие ленинградские учреждения. Именно поэтому выводы проверявшей в тот момент Пушкинский Дом партийной комиссии, работа которой завершится принятием постановления Бюро Василеостровского райкома от 25 марта 1949 г., оказались столь безапелляционными.

Серьезность грядущих изменений понимали и на филологическом факультете. Недаром закрытое партсобрание факультета, состоявшееся по тому же поводу на следующий день, 15 марта, в качестве отдельного пункта своей резолюции (естественно, не в качестве собственной инициативы), приняло и следующий:

«Просить РК ВКП(б) поставить вопрос перед ГК ВКП(б) о бывшем секретаре Василеостровского РК ВКП(б) т. Нестерове в связи с его непринципиальностью в подборе партийных кадров, которая выразилась, в частности, в длительном покровительстве бывшему секретарю парткома Университета т. Андрееву»[725].

О том, насколько с началом «ленинградского дела» стала важна географическая составляющая, можно видеть на примере учреждений, которые базировались не в одном городе (как Пушкинский Дом или университет), а имели свои отделения в обеих столицах[726]. Наиболее яркий пример – Институт языка и мышления имени Н. Я. Марра АН СССР, размещавшийся в Ленинграде, но имевший филиал в Москве. 17 марта в Ленинграде состоялось общее собрание коммунистов ИЯМа, посвященное постановлению Объединенного пленума от 22 февраля 1949 г. Коммунисты не столько клеймили позором бывшее ленинградское руководство, сколько разбирались между москвичами и ленинградцами. Ф. П. Филин отметил в докладе:

«В среде лингвистов иногда употреблялись термины “московская” и “ленинградская” школы. Такое “географическое” разделение лингвистов неверно и политически вредно. Есть два направления в лингвистике – материалистическое и идеалистическое. А наша задача состоит в том, чтобы добить противное нам – идеалистическое – направление»[727].

Ученый секретарь ИЯМ О. П. Суник высказался подробнее:

«В нашей лингвистической среде иногда неправильно употреблялся термин “москвич”, хотя никто из нас не вкладывал в него такого смысла, что мы противопоставляли себе московскую партийную организацию.

Лично у меня были острые стычки с зам[естителем] директора ИЯМ (по Москве) тов. Сердюченко. Почему? Дело в том, что тов. Сердюченко часто собственные непродуманные положения выдает за линию соответствующего отдела ЦК ВКП(б) и личные интересы ставит выше интересов науки.

В своей работе, в борьбе с противниками нового учения о языке, мы не придерживались и не придерживаемся “географического” принципа, мы боремся с враждебным нам идеалистическим направлением.

Пользуясь присутствием на нашем собрании секретаря парторганизации Московского отделения института, я должен сказать, что сотрудник этого отделения проф[ессор] Яковлев, после того как его ошибочные концепции были подвергнуты резкой критике, занялся демагогией: “Мы – москвичи, нас критикуют ленинградцы. Забыли за что снят с работы Попков…” и т. д. Этой демагогии поддался и член ВКП(б) Сердюченко»[728].

Также высказался член партбюро ИЯМ В. А. Аврорин:

«Нужно сказать, что в среде ленинградских языковедов в недавнем прошлом существовало противопоставление “ленинградской школы”, под которой понимались ученики и последователи академика Н. Я. Марра, и “московской школы”, под которой понимались противники нового учения о языке. Признаюсь, что и я сам иногда пользовался этими терминами. Это ошибка, которую никто из нас повторять больше не должен. Основанием для такой ошибки было то, что по совершенно случайным причинам в Москве сгруппировалась наиболее сильная и активная группа идейных противников материалистического языкознания: Виноградов, Петерсон, Аванесов, Кузнецов, Реформатский и др. Однако всем известно, что противники нового учения о языке не только в Москве. Есть они и в Тбилиси (Чикобава), в Киеве (Булаховский). Есть они и в Ленинграде (Фрейман, Цинциус). А с другой стороны, в Москве есть немало убежденных сторонников нового учения о языке (Обнорский, Гухман, Чемоданов, Ломтев и др.). Следовательно, политически неверно связывать со словом Москва идеалистическое направление в языкознании, а со словом Ленинград – материалистическое»[729].

Оправдания лингвистов продолжались и в дальнейшем. Например, 18 апреля 1949 г. тот же В. А. Аврорин отметил в докладе на партсобрании:

«Отсутствие развернутой самокритики является недостатком в работе ИЯМ. На идеологической дискуссии в декабре 1947 г. в резолюции отмечались ошибки ак[адемика] Шишмарева, Жирмунского, Бубриха, Истриной, но потом все эти имена оказались вычеркнутыми из резолюции и остались имена только московских работников. Этот “географический” принцип критики совершенно нам чужд»[730].

Примерно те же ноты имеются в отчете партбюро, озвученном на партсобрании 7 мая 1949 г.:

«Критика в области изучения русского языка до сих пор еще носит “территориальный” характер. ‹…› Безусловную ошибку совершила т. Десницкая, когда на фонологической дискуссии, подвергнув правильной и острой методологической критике идеалистические взгляды группы московских фонетиков, она умолчала об ошибках сотрудника ИЯМ т. Зиндера[731], чем дала повод к попыткам истолкования ее выступления как стремления противопоставить якобы “правильные” позиции ленинградских языковедов “неправильным” позициям москвичей, чего она, конечно, не имела в виду. Вообще, никакой линии противопоставления ленинградских языковедов московским ни у кого из членов нашей парторганизации не было, а были лишь отдельные ошибки»[732].

В истории литературы было все с точностью до наоборот, поскольку и именно Ленинград ассоциировался с формализмом. И в 1949 г. эта «географическая неблагонадежность» ленинградской филологии серьезно усилит удар по ней.

Кроме того, в ЛГУ ситуация усугублялась еще одним обстоятельством. Как говорилось выше, одной из формальных причин «ленинградского дела» явился факт подтасовки голосов при выборах секретарей обкома на Ленинградской Х областной и VIII городской партконференциях 25 декабря 1948 г., при котором было объявлено, что все избраны единогласно, тогда как имелись единичные бюллетени с голосами «против». 22 февраля 1949 г. Объединенный пленум обкома и горкома отметил этот факт в своей резолюции[733]. Оказалось, что в состав счетной комиссии, состоявшей из 35 человек, входила не только 2-й секретарь Василеостровского райкома ВКП(б) М. А. Плюхина, которая долгое время преподавала марксизм-ленинизм на Восточном факультете ЛГУ, но и член бюро райкома, 1-й секретарь парткома ЛГУ А. А. Андреев.

В результате 9 марта 1949 г. партком университета, обсудив постановление от 22 февраля, принял решение: «А. А. Андреева – освободить от обязанностей секретаря парткома, вывести из состава парткома»[734]. Кроме того, постановлением пленума обкома ВКП(б) была создана специальная комиссия обкома и горкома, по результатам работы которой 17 марта 1949 г. было принято совместное постановление бюро обкома и горкома ВКП(б) «О фактах непартийного поведения членов счетной комиссии