в литературоведении, разоружают советский народ идейно, смыкаясь с англо-американской идеалистической политикой в науке.

Во главе группы эстетствующих формалистов и безродных космополитов, подвизающихся в Институте, стоят профессоры Б. М. Эйхенбаум, В. М. Жирмунский и Г. А. Гуковский. Их антипатриотические позиции разделяют профессоры М. К. Азадовский, И. И. Векслер, Г. А. Бялый и П. Н. Берков. Космополиты монополизировали в Институте ведущие разделы истории русской и западноевропейской литературы.

Несмотря на неоднократные декларативные заявления о признании ошибочности своих взглядов, эти ученые до сего времени протаскивают в советскую науку идеализм, пропагандируют низкопоклонство перед растленной буржуазной культурой Запада. По существу, Институт превратился в прибежище формалистов и космополитов, приносящих своей деятельностью вред советскому народу и советскому государству.

В дни, когда силы демократического лагеря во главе с Советским Союзом ведут борьбу за мир и безопасность народов, – безродные космополиты в секторе западных литератур занимаются изучением и реабилитацией “творчества” члена итальянской фашистской партии Пиранделло.

В секторе новой русской литературы сгруппировалось наибольшее количество безродных космополитов и эстетствующих формалистов, имевших поддержку со стороны руководителя – коммуниста проф[ессора] Мейлаха.

Характерным стилем работы отдельных секторов Института является оторванность от жизни, семейственность, отсутствие большевистской критики и самокритики. Актуальные вопросы советского литературоведения не выносятся на обсуждение широкой научно-литературной общественности. На заседаниях царит атмосфера взаимных реверансов, комплиментов и захваливания. Бывший директор Института проф[ессор] Плоткин не прислушивался к голосу коммунистов, глушил критику, окружал себя льстецами и угодниками. Практика расстановки руководящих кадров и подготовки молодых научных работников, проводившаяся Плоткиным, по существу, усиливала позиции группы безродных космополитов и эстетствующих формалистов в Институте.

Партийное бюро Института (секретарь тов. А. И. Перепеч) не вникало глубоко в вопросы научной работы, не смогло мобилизовать всех коммунистов и научный коллектив Института на решительное разоблачение и выкорчевывание группы безродных космополитов и эстетствующих формалистов, ослабило партийный контроль над подготовкой и расстановкой научных кадров Института.

Партбюро слабо опиралось в своей работе на здоровое ядро идеологически выдержанных ведущих ученых Института и молодые научные силы, способные повести решительную борьбу за чистоту марксистско-ленинской науки о литературе.

Бюро ВО РК ВКП(б) постановляет:

1. В ближайшие дни провести в ИЛИ Академии наук СССР закрытое партсобрание, где обсудить настоящее решение и наметить практические мероприятия по его реализации.

Директору Института тов. Беличикову и партбюро к 1 апреля с. г. предоставить в РК ВКП(б) свои предложения об укреплении руководства секторами Института.

2. Предложить партийному бюро парторганизации ИЛИ Академии наук СССР привлечь тов. Плоткина и тов. Мейлаха к партийной ответственности за попустительство и фактическую поддержку группы космополитов и формалистов.

3. Предложить тов. Бельчикову:

а) в ближайшее время провести заседание Ученого совета Института, где обсудить вопрос о борьбе с космополитизмом и формализмом в литературоведении;

б) пересмотреть план научной работы коллектива Института на 1949 год, обратив особое внимание на подготовку и проведение 150‐летнего юбилея со дня рождения великого русского поэта А. С. Пушкина (работу филиалов Института в селе Михайловском, г. Пушкин, квартиры-музея А. С. Пушкина в Ленинграде и т. д.).

4. Предложить директору Института и партийному бюро улучшить в Институте подготовку аспирантов и докторантов, перестроить всю работу по подготовке и расстановке кадров.

5. Отделу пропаганды и агитации РК ВКП(б) (тов. Петрову) усилить контроль и помощь работе партбюро Института по организации работы коммунистов над повышением их политических знаний.

Секретарь ВО РК ВКП(б) [А. Н.] Климов»[765].

Ленинградский университет начинает проработки

Тем временем новое партийное руководство Ленинграда не бездействовало: явным свидетельством повышенного внимания В. М. Андрианова и ЦК ВКП(б) к положению дел в Ленинградском университете является тот факт, что 19 марта Секретариат ЦК ВКП(б) принял решение об усилении парторганизации ЛГУ одним освобожденным сотрудником:

«Вопрос Ленинградского горкома ВКП(б).

Принять предложение Ленинградского горкома ВКП(б) об установлении штатных должностей: ‹…›

Инструктора партийного комитета парторганизации Ленинградского Государственного ордена Ленина Университета имени А. А. Жданова»[766].

Кроме того, в марте месяце на факультете кроме партийной комиссии райкома ВКП(б) одновременно трудилась комиссия Министерства высшего образования СССР. Начальник Главного управления университетов К. Ф. Жигач снарядил целую команду, в которую вошли не только ключевые сотрудники учебного отдела ГУУ МВО СССР, но и парторг филологического факультета МГУ Е. С. Ухалов. Результаты работы комиссий надлежало огласить на закрытом партсобрании факультета, которое было намечено на 29 марта.

«Сейчас уже трудно себе представить, в какой степени и тогда, и позднее (интересно, до какого порога?!) университетская (и не только) жизнь была пропитана духом осведомительства. Говорят, в каждой студенческой группе был свой “стукач”, сообщавший о настроениях и высказываниях сокурсников. П. С. Рейфман, окончивший филфак в 1949 году, сообщает назидательные поговорки Ю. М. Лотмана: “У каждого кустика своя акустика“ или ”Веселитесь, но умеренно, быть нельзя ни в ком уверенным”. Рейфман вспоминает также, что и профессора, зная о “неустанно бдящих”, становились сдержаннее и осторожнее в своих лекциях»[767].

О. М. Фрейденберг записала в дневник именно в те дни, накануне партсобрания, следующие строки:

«Деканат – дом сумасшедших. С утра до ночи заседают партийцы. Приехали из Москвы две обследовательские комиссии, партийная и министерская. ‹…› Нужно видеть, что у нас делается. Двери плотно забаррикадированы стульями: совещаются! Бегают, как угорелые, какие-то люди. Все секретно, все угрожательно. Нарочито создается нервозность и обостренье. Изредка появляются люди, против которых ведется столько приготовлений. Они бледны, напряжены до последнего предела, но не могут показывать, что у них в душе. Это профессора. В таком состоянии они читают лекции. Вчера, едва Гуковский появился на пороге аудитории, студенты устроили ему бурную овацию. Тем хуже для него: имеет влиянье на студентов! Интересно, что в этой стихийной форме студенты (комсомольцы и партийцы!) показывают ненависть к политической полиции, директивы которой они же, под давленьем террора, проводят в отношении профессоров»[768].

Нападки на Гуковского вообще приняли неожиданно серьезный оборот: он был последним из четырех знаменитых университетских профессоров, запряженных в квадригу враждебного Стране Советов космополитизма. Казалось, Гуковскому пытались высказать «правду» за все предыдущие годы. Кроме того, в нем, несомненно, чувствовали серьезного конкурента на руководящие посты в ленинградской науке о литературе, отчего нападки на него весной 1949 г. были особенно жестоки.

Во время работы пушкинодомской комиссии силу удара по Григорию Александровичу умножало еще и присутствие в комиссии его давнего оппонента: «Во время проведения кампании из Пушкинского Дома в университет был прислан для “подкрепления” Бабкин, корректор, ставший профессором»[769]. Взаимоотношения этих двух историков литературы нуждаются в комментарии.