– Если так, то зачем мне бояться покидать эту землю? – допытывался Дэвид.

– Незачем, если ты готов и послужил Богу, – отозвался монах.

– Мне бы в Крестовый поход, – вздохнул мальчик. – Ведь я вовсе ничего не сделал.

День спустя он спросил у Майкла о его собственной жизни. Что привело его в религиозную обитель?

– Полагаю, призвание свыше, – улыбнулся тот. – Это означало, – признался он честно, – что я больше не хотел ничего, кроме как очутиться ближе к Богу.

Но мальчик не откликнулся, вконец ослабев. Однако он цеплялся за жизнь изо дня в день. Через неделю чуть потеплело. Дэвид продолжал бороться, а его дядя – молиться.

В один прекрасный день брат Майкл безотчетно понял, что мальчик выживет. Он поделился этим с Идой, которая так растрогалась, что поцеловала его. Тем утром, возвращаясь из дома, возле собора Святого Павла монах увидел на небольшом островке травы подснежник.

В середине февраля сестра Мейбл полностью постигла смысл своего видения. Она вновь навестила викария церкви Святого Лаврентия Силверсливза. Невзирая на то что ее попытки заставить клирика Казначейства помочь нищей семье ни к чему не привели, она упорно делала, что могла, сама. После викария она решила проведать юного Дэвида и бодро, как всегда, дотопала до особняка Булла. На пороге остановилась, увидев их сидящими у окна. Истина открылась ей в тот же миг.

На сей раз демона не было: лишь три вполне человеческие фигуры. Мальчик сидел за столом за красивой книгой. Брат Майкл тихо устроился рядом и направлял руку племянника по сложному шрифту, объясняя трудный латинский пассаж. Ида, сидевшая напротив, не прикасалась к святому монаху, но взирала на него с обожанием. И Мейбл, в ужасе таращась на эту троицу, узрела перед собой противоестественную любовь, которая разрасталась и грозила застичь их врасплох.

Монахиня дала Дэвиду лекарство и ушла, гадая, как быть. Она молилась, но вразумления не получила. И тогда, встретив Майкла тем же вечером в монастыре, молвила без обиняков:

– Берегись противоестественной любви!

Монах гневался крайне редко, однако на миг поддался искушению. Но далее, вспомнив, как выходка самой Мейбл на Рождество едва не ввергла его во грех прямо в монастыре, добросердечный монах испытал сострадание. Он понял, что она ревновала, но много ли доброго в том, чтобы бросить ей это в лицо? Что же до чувств к Иде, он был вполне уверен в себе.

– Нам всем надлежит быть осторожными, – упрекнул он мягко. – Уверяю тебя, что я начеку. Но думаю, сестра Мейбл, что впредь тебе лучше не говорить мне таких вещей.

Он покинул ее, и бедной Мейбл осталось лишь вернуться в келью и снова молиться.

Кошмар начался. Выходило даже хуже, чем представлял Пентекост.

Принц Джон хорошо справился со своим делом. Силверсливз полагал, что к концу года в Англии не осталось барона, который был бы недоволен канцлером и стал Джону другом. А весной брат короля перешел к активным действиям.

Для начала он предъявил права на один из южных замков, затем видный северный шериф отказался подчиниться канцлеру, далее, в марте, гонец доставил в Лондон еще более зловещие новости: «Джон захватил замок Ноттингем». Тот числился среди самых неприступных цитаделей в центральных графствах Англии. «Охотится в Шервудском лесу, как будто уже король» – так о нем говорили. С тех пор слухи ползли непрерывно. Сам Джон объезжал королевство, обрастая сторонниками из половины шейров. Один барон собирал грозные силы на границах Уэльса. В городе звучали лишь два вопроса: «Склонится ли канцлер перед королевским братом?» и «Нападет ли Джон на Лондон?».

Силверсливз взирал на развернувшуюся перед ним сцену. У Тауэра трудился небольшой отряд. Территорию замка уже поспешно обнесли новой и весьма внушительной стеной. Снаружи выкопали также огромную канаву. Но Пентекост, наблюдая за этими работами, лишь ввергался в уныние. Лонгчамп был способным администратором, но «замки ему строить не по зубам» – так заявил клирику один из работяг. Даже Силверсливз видел, что основание стены слишком узко, а кладка слишком тонка, чтобы выдержать добрую атаку. Канаве же предстояло стать рвом с водой, но, когда Лонгчамп попробовал наполнить ее, случилась беда. Сейчас препятствие сводилось к паре дюймов грязи на дне. Всего неделей раньше в Ист-Чипе вспыхнуло небольшое восстание, показавшееся репетицией беспорядков более крупных. Его подавили достаточно быстро, но Пентекост подозревал, что за этим стояли люди Джона.

Останется ли Лондон верным канцлеру? Бог свидетель – тот дал лондонцам все, что они хотели. И был при этом по-прежнему бестактен. В прошлом месяце его спешные работы в Тауэре привели к уничтожению фруктового сада, принадлежавшего одному олдермену.

– А извиняться отправил меня, – сетовал Силверсливз.

– Лондонцы верны королю, нравится им Лонгчамп или нет, – утешил его Булл.

Но где в таком случае Ричард? Скитается ли в опасных морях или уже в Святой земле? И жив ли он вообще? Никто не знал. О, если бы Львиное Сердце передал хоть слово!

Странная выдалась та весна для Майкла. Весь мир полнился угрозой. Король-крестоносец был далеко. Кто знает, что держит на уме его брат Джон? И все-таки Майкл каким-то чудом был счастлив, ибо Дэвид Булл шел на поправку.

Теперь они с Идой часто брали мальчика на прогулку. Сначала Дэвид мог сделать всего несколько шагов. Но в конце марта уже так гонял на пару с жилистым монахом, что Ида со смехом говаривала:

– Мальчишки, вы слишком прыткие! Мне не угнаться за вами!

Однажды теплым днем в конце апреля, когда они проходили мимо Олдвича, где какие-то юные сорвиголовы ныряли с насыпи в Темзу, Дэвид вдруг удивил дядю: помчался вниз, на бегу сбрасывая одежду и тоже намереваясь нырнуть. Брат Майкл крикнул, чтобы тот остановился, но невольно обрадовался при виде его тела – хрупкого и изящного, но снова сильного и здорового. Боясь, однако, что тот простудится, монах старательно растер его и, выбранив, обнял одной рукой и так держал, пока они быстро шагали к дому.

Но, несмотря на эти вспышки хорошего настроения, Дэвид часто грустил. Он полюбил молиться с монахом и продолжал расспрашивать его о религии. Раз или два печально признал: «Бог пощадил мою жизнь, но я не пойму за что». В мае же, когда Ида и Булл отправились на месяц в Боктон, Дэвид остался с дядей, сославшись на то, что лондонская весна – пора веселых ярмарок.

Именно тогда брат Майкл понял, что делать, однако впоследствии сомневался. Возможно, он что-то уловил в ночь после того, как Дэвид нырнул в Темзу, а может быть, через несколько ночей после отъезда Иды и Булла, когда явился в дом и застал мальчика за молитвой. Но одно понял наверняка: он не допустит, чтобы тот погубил свою душу. Если Бог вернул Дэвида из мира теней, то сделал это с особой целью. Не важно, какой разлад воспоследует между ним и братом, он должен исполнить свой долг. «Я спасу его», – постановил монах.