* * *

Вечером обстановка на фронте оставалась относительно спокойной. Я сыграл с майором Клостерманом и двумя другими офицерами партию в доппелькопф, однако никак не мог по-настоящему сосредоточиться на игре, так как вынужден был постоянно думать о полученном мной ранении. Мои нервы были издерганы вконец. Я придумывал все больше причин, по которым мое ранение в пятку непременно требовало моего направления в госпиталь. Я думал о чем угодно, но только не об игре. Казалось, что для других это не имело особого значения, так как из моего кармана в их карманы постоянно тек поток пфеннигов и марок.

– Играйте, Хаапе! Ваш ход! – напомнил Клостерман.

Я рассеянно вытянул карту и бросил ее на стол с таким видом, словно она действительно могла быть опасной для моих партнеров:

– А если вот так, господа!

С довольной ухмылкой Клостерман открыл свою карту и облегчил мой кошелек еще на несколько марок. Однако я нисколько не расстроился, а про себя подумал: «Продолжайте и играйте в свой дурацкий доппелькопф сколько хотите – а вот я в любом случае скоро окажусь дома!»

После игры я уже собирался посоветовать Клостерману поискать себе другого военного врача, но он опередил меня. Не успел я открыть рот, как он похлопал меня по плечу и сказал:

– Мы действительно очень рады, что у нас появился такой опытный военный врач! Уверен, что вскоре вы будете чувствовать себя у нас как дома!

Немного смутившись, я ответил:

– Меня очень беспокоит осколок в пятке, герр майор!

– Постарайтесь вылечить ее, пока вы у нас! – по-дружески предложил Клостерман. – Я распоряжусь, чтобы вам выдали пару самых больших валенок, чтобы вашей больной ноге было в них удобно!

Для перестраховки я ушел с командного пункта, хромая гораздо сильнее, чем это было действительно необходимо. Пока я, прихрамывая, брел к перевязочному пункту, мне вспомнился Мюллер. Я вспомнил, как он просил меня оставить его на фронте, хотя ему оторвало три пальца на левой руке. Но ведь с ним все обстояло иначе, подумал я. Ему было позволено остаться со своими старыми боевыми товарищами, в то время как нас отправили в совершенно чужое подразделение! Видимо, мои нервы действительно были измотаны.

Между тем Генрих начал готовить задний хлев к обороне. В разных местах с хорошим сектором обстрела он устроил с помощью толстых досок и бревен удобные укрытия и продолжал подносить все новые и новые прочные балки. На перевязочном пункте я встретил ординарца штабсарцта Лирова и спросил его о теле доктора. Я не на шутку разгневался на него, когда узнал, что он не ударил палец о палец, чтобы надлежащим образом предать тело своего шефа земле.

– Немедленно убирайтесь вон отсюда! – напустился я на него. – Переройте все, что осталось от старого перевязочного пункта, пока не отыщете его тело! И если от него остался только пепел, принесите и его сюда! Или еще хоть что-то! Принесите что угодно, но чтобы мы смогли похоронить его так, как он того заслуживает!

При этом я подумал о красивой жене Лирова и о его детях, фотографию которых он мне с гордостью показывал совсем недавно. Мы в долгу перед ними и должны достойно похоронить погибшего мужа и отца!

Через несколько минут вернулся ординарец Лирова.

– Я не смог ничего найти! – с хмурым видом доложил он.

– Пойдемте со мной! – приказал я.

Опираясь на плечо Генриха, я последовал за ординарцем к сгоревшему дому. Под кучей обугленных балок мы быстро отыскали тело Лирова. Теперь даже всегда спокойный Генрих не выдержал.

– А ну-ка, бери его и неси! – заорал он на ординарца и, возмущенный до глубины души, дал ему хорошего пинка под зад.

В час ночи следующего дня противник опять яростно атаковал нас, ему удалось подойти к перевязочному пункту на расстояние тридцать метров. После ожесточенной рукопашной схватки он был снова отброшен назад. В самый разгар боя ожидавший отправки в тыл унтер-офицер с тяжелыми обморожениями ступней обеих ног попросил отнести его вместе с его пулеметом к ближайшему удобно расположенному дому и поднять на второй этаж. Оказавшись на месте, он открыл по противнику смертоносный огонь, невзирая на страшные боли в ногах. Когда я узнал, что он был женат и являлся отцом четверых детей, мне стало стыдно за свое пусть и мысленное, но все-таки малодушие.

Когда забрезжил рассвет, враг был окончательно выбит из Гридино, а мое желание отправиться в отпуск по ранению домой бесследно исчезло. С помощью Генриха я сделал себе укол для местной анестезии и без труда удалил осколок из пятки. Нашими новыми боевыми товарищами стали бойцы из 3-го батальона 37-го пехотного полка, и мы были готовы разделить их судьбу.

* * *

В течение следующих десяти дней в Гридино царил сущий ад. Вся группа армий «Центр» вела тяжелые бои, ожесточенно отбиваясь от превосходящих сил противника,[100] но выступ фронта вокруг Ржева лежал ближе всего к Москве, и поэтому ему приходилось выдерживать самые тяжелые удары Советов. Противник был полон решимости прорвать наши малочисленные ряды и тем самым открыть себе путь на Ржев и Смоленск. Поле зрения майора Клостермана ограничивалось лишь деревней Гридино, которая с каждым днем становилась все меньше и меньше. А мои интересы простирались только от перевязочного пункта до большого колхозного амбара, находившегося метрах в сорока позади нашего дома. Этот амбар стал нашей самой большой головной болью.

8 января неприятель в очередной раз захватил его. Каждый, кто еще мог держать оружие в руках, – раненые, санитары, Генрих и я сам – выбежали на лютый мороз, чтобы вступить с красными в ожесточенную рукопашную схватку. Легкое пехотное орудие било по амбару прямой наводкой. Тем не менее мы смогли добиться немногого. Имея огромное численное преимущество, русские постепенно оттесняли нас назад. В конце концов Клостерман бросился в контратаку с несколькими бойцами штабной роты и выбил красных из амбара.

Еще одна ночная атака русских захлебнулась под массированным огнем нашего стрелкового оружия и 211-мм мортир. Но ранним утром противник сполна отплатил нам за свои неудачи, подвергнув Гридино ураганному огню своей тяжелой дальнобойной артиллерии. В 5 часов утра артобстрел стал стихать, и мы снова услышали разносившееся над заснеженными просторами громогласное «Урра! Урра!», вырывавшееся из глоток тысяч красноармейцев, приближавшихся к нам с севера. Взлетела наша осветительная ракета, и мы увидели их. Из-за ледяных брустверов и деревянных баррикад мы открыли шквальный огонь из стрелкового и автоматического оружия по набегавшим массам красных. Они десятками падали замертво в снег. Но следовавшие за ними цепи красноармейцев продолжали бежать вперед, втаптывая в снег тела своих павших товарищей, и неприятель снова захватил колхозный амбар, и воздух огласился радостным многоголосым ревом. На этот раз наша артиллерия вела более прицельный огонь по амбару, который вскоре вспыхнул с одной стороны. Толпа красноармейцев выбежала из горящего амбара и попала под наш прицельный огонь. При свете пылавшего амбара завязалась кровавая рукопашная схватка. Но совершенно неожиданно толпа русских обратилась в бегство и вскоре исчезла в темноте.