Над полями сражений у деревни Гридино быстро пролетел еще один сумрачный день, незаметно перешедший в короткие вечерние сумерки. По крайней мере, теперь у нас было побольше топлива для наших керосиновых ламп. Какие-то находчивые пехотинцы открыли, что бензин, смешанный с поваренной солью, дает хоть и тусклый, но все-таки видимый свет. Это было лучше, чем совсем ничего. При тусклом мерцании ламп, заправленных этой смесью бензина и соли, мы делали переливание крови, проводили операции и перевязывали раненых.

17 января мне на смену прибыл молодой военврач. Он рассказал, что полковник Беккер тяжело заболел. Вечером мы с Генрихом отправились назад в Малахово. Сегодня на фронте царило относительное затишье, и мы надеялись добраться до деревни, не встретив по пути русских.

Преодолев без всяких происшествий половину пути, мы заметили, что по узкой дороге нам навстречу движется санная упряжка, на санях сидело пятеро солдат. Мы были уверены, что со стороны Малахово не могут ехать русские. Но очевидно, у этих пятерых солдат возникли сомнения относительно того, что мы немцы. Взяв оружие на изготовку, они остановились, немного не доехав до нас, и крикнули:

– Пароль!

– Франкфурт! – ответил я, так как такой пароль был накануне. Мы надеялись, что они разрешат нам подойти ближе, и тогда мы смогли бы им объяснить, что нам еще не успели передать сегодняшний пароль. Однако один из этой пятерки крикнул:

– Руки вверх!

Мы медленно подняли руки вверх и оказались пленниками наших парашютистов-десантников. Направив свои автоматы нам в живот, они приказали нам сесть в сани и повернули назад в Малахово. Правда, когда я бросил им в лицо типично немецкое грубое ругательство, показалось, что они были готовы допустить, что мы настоящие немцы и их боевые товарищи из Гридино. Во всяком случае, они уже не так воинственно угрожали нам с Генрихом своими автоматами. Прибыв в Малахово, они отвели нас к своему командиру, который меня знал и принес тысячу извинений за недоразумение. Но мы со своей стороны могли бы тоже искренне поблагодарить его за поездку в санях. Это было гораздо приятнее, чем шагать пешком по заснеженной дороге.

Потом мы отправились сначала к полковнику Беккеру. У него оказалось сильное левостороннее воспаление легких, и его состояние было очень серьезным. Я обещал завтра утром снова зайти к нему и еще раз внимательно осмотреть.

Когда я, стараясь не шуметь, прошмыгнул на командный пункт 3-го батальона, мои старые товарищи встретили меня богатырским храпом. Но Ноак и престарелый оберштабсарцт Вольпиус, которого в мое отсутствие каким-то ветром опять занесло в наш батальон, сердечно встретили меня. Я крепко пожал им руки, выпил кружку воды из растопленного снега и с огромным удовольствием опустился на любезно предоставленный соломенный тюфяк. Мне надо было прежде всего хорошенько выспаться, чтобы ужасы, пережитые в Гридино, стерлись из моей памяти.

Однако, когда я с затекшими конечностями проснулся в мирной тишине раннего утра, ожесточенные бои и яростные рукопашные схватки, пережитые мной в Гридино, все еще оставались яркими воспоминаниями в моей памяти. На этом участке фронта длиной всего лишь два километра за короткий период с 2 по 17 января 1942 года полегло более 3 тысяч солдат – как немцев, так и русских. Зато как же хорошо было в Малахово, в каких-то пяти километрах от переднего края!

Мы снова находились в совершенно ином мире, спокойная жизнь которого нарушалась только взрывами случайно залетавших снарядов или авиабомб, которые время от времени сбрасывал наугад какой-нибудь сбившийся с курса вражеский самолет. Престарелый оберштабсарцт Вольпиус мог каждую ночь ложиться спать, будучи практически совершенно уверенным в том, что его храп до следующего утра ничто не нарушит. Ему не нужно было вскакивать с теплой постели от внезапного, громкого крика «Тревога!», не нужно было ночью выбегать на лютый мороз, он не видел серебристого сияния осветительных ракет и не вглядывался в налитые кровью белки глаз противника во время рукопашной схватки.

Но идущим в атаку русским было еще тяжелее, чем нам, подумал я. Снова и снова их гнали по заснеженным полям на немецкие позиции, и они тысячами погибали под разящим огнем наших пулеметов и стрелкового оружия. Но Жуков безжалостно гнал свое воинство вперед, в бой, в котором шанс уцелеть был лишь у немногих. Но смерть врага уже больше не отягощала мою душу, а спасенная жизнь боевого товарища или хорошо перевязанная рана снова возвращала мне душевное равновесие и приводила в согласие с миром, который, очевидно, уже сам потерял равновесие и летел в бездну.

Престарелый Вольпиус продолжал храпеть все так же спокойно и ритмично. Уже целых четыре недели он вот так же прекрасно спал и храпел. Его абсолютно не волновала судьба боевых товарищей в Гридино, если не считать того, что он охотно осведомлялся о том, держится ли еще фронт, гарантируя ему еще одну ночь безмятежного сна. Его непревзойденная профессиональная непригодность являлась его счастливым билетом для бесплатного проезда в безопасность тыловой жизни.

Наконец он проснулся, потянулся и сладко зевнул.

– У меня все тело чешется! – озадаченно заявил он. – Надеюсь, вы занесли сюда не слишком много вшей, герр коллега!

Его рука исчезла под одеялом, и он начал энергично чесаться.

– Самое большее – несколько фронтовых вшей, герр оберштабсарцт! – с невозмутимым видом ответил я. – Они помогут укрепить чувства солидарности и товарищества!

– Не хотите ли вы этим сказать, – парировал он, – что мы здесь не на фронте! Должен вам сказать, что вчера у нас здесь был довольно интенсивный артобстрел! И на нас сбросили несколько авиабомб! Но вы так крепко спали, что даже не заметили этого! – оскорбленно закончил он.

В 9 часов утра я уже был у полковника Беккера. Тщательный осмотр подтвердил поставленный вчера вечером диагноз: воспаление легких. Полковник должен был соблюдать строгий постельный режим. Однако вместо того, чтобы отправиться в госпиталь в Ржев, Беккер решил остаться в Малахово. До своего выздоровления он передал командование полком майору Хёке.

Ноак был чрезвычайно рад, что я вернулся на свое место военного врача в 3-м батальоне, а Вольпиус пришел в ужас от одной только мысли, что его могут оправить вместо меня в Гридино. И хотя это было почти что исключено, но, с другой стороны, держать двух врачей в таком небольшом подразделении численностью сто человек, как наш батальон, действительно было непозволительной роскошью. Поэтому Ноак хотел как можно быстрее избавиться от Вольпиуса, отправив его в какой-нибудь полевой или военный госпиталь. Он предложил, чтобы до того времени я взял на себя заботу не только о бойцах 3-го батальона, но и о штабе полка, штабной роте, музыкальном взводе и русском гражданском населении в деревнях, лежащих в тылу. Маленький Беккер был очень рад этому, так как в этих деревнях царил абсолютный хаос. Они были переполнены беженцами, которые страдали от голода и половина из которых была больна.