Весна в Вольфсгартен пришла рано, но вот в деревне Кукернезе, в которой перезимовали Бидди с дочерями, снег лежал до начала мая. «Русские все время наступали, – писала англичанка. – Одна мать за другой получали известие о погибшем или пропавшем без вести муже. Одна из них ужасно переживала по поводу того, что у нее нет черных носков для траура».

В конце мая из Берлина приехал Вилли, и Юнгмиттаги отправились на балтийское побережье:

«Мы плыли на пароходике из Кукернезе, который отходил в 6 утра. Шли по деревне, толкая впереди себя коляску. Солнце только что встало, и длинные тени деревьев лежали на прямой дороге, ведущей к реке. На пароходе плыла группа девушек в синих льняных платьях и вышитых фартуках. Они отбывали трудовую повинность и собирались один день отдохнуть на море. Пока пароход плыл вниз по течению к косе, девушки пели народные песни. Мы остановились в небольшом отеле в Ниддене и пошли гулять по дюнам к серебристому и одинокому берегу самого синего моря… Было жарко, и маленькие сосны и цветы на песчаных дюнах сладко благоухали»[901].

После этого отпуска Вилли больше уже не пришлось увидеть своих детей. По возвращении в Берлин он был арестован. Следивший за Вилли сосед обнаружил, что тот укрывает сбежавшего заключенного, и сообщил об этом в гестапо.

* * *

6 июня 1944 г. союзники высадились в Нормандии. «Что я могу сказать по поводу вторжения? – писала Пег Бриджет спустя несколько дней. – Стараюсь об этом как можно меньше думать. Слишком много моих знакомых и друзей воюют по обе стороны баррикад, и битва идет насмерть. Такое чувство, что мое сердце закрыто в свинцовой звуконепроницаемой коробке, и, как только я открываю крышку, боль становится такой сильной, что трудно дышать»[902].

Через неделю после высадки союзников в Нормандии, 13 июня, немцы запустили первые ракеты «Фау-1». Эту новость Фрэнсис Стюарт прокомментировал следующим образом: «Германское секретное оружие нанесло удар по югу Англии. Хотя я ненавижу войну, я считаю, что немцы имеют полное право использовать это оружие. Они обороняются, и это всегда вызывает симпатию»[903]. 9 июля ирландец писал: «Плохие новости на всех фронтах. Русские всего в 100 милях от Пруссии, Кан скоро падет. Но даже если бы я мог, я бы не хотел уезжать отсюда сейчас. Это не моя война, но я не могу забыть все хорошее, что еще есть в Германии, и сделать вид, что оно меня никак не касается. Несмотря на все то, что здесь можно ненавидеть, в Германии еще осталась искра прекрасного»[904].

Через три недели Фрэнсис оставил в своем дневнике очередную запись о ходе военных действий: «Война достигла переломного момента. Русские стоят на границе Пруссии и уже форсировали Вислу, южнее они подходят к Кракову и к перевалам, ведущим в Словакию и Венгрию»[905]. Несмотря на такое развитие событий, Стюарт, как и миллионы немцев, надеялся на чудо. «Все, конечно, очень плохо, – писал он 17 августа, – но, быть может, не так плохо, как кажется. Наверняка существует какой-нибудь план – ударить по русским новым противотанковым оружием, и, если это возымеет какое-либо действие, можно будет с ними договориться и направить все силы на запад и на юг»[906].

Лето 1944 г. выдалось невыносимо жарким. Однажды термометр за окном Стюарта дошел до отметки в 45 градусов. К сентябрю ирландец и его девушка Мадлен (немка, родившаяся в Польше) были готовы все отдать, чтобы уехать из Берлина, но документов с разрешением на поездку у них не было, поэтому пришлось остаться. 4 сентября Стюарт писал: «Ждем. Неизвестность – это одна из самых страшных вещей в жизни». Ему, наконец, выдали временный паспорт для путешествий, и 8 сентября пара села на поезд, направлявшийся в Мюнхен. «Воздух словно наполнен напряжением, волнением, плохими предчувствиями»[907], – писал ирландец прямо перед отъездом. «Плохие предчувствия» оказались полностью обоснованными – последние месяцы войны Фрэнсис и Мадлен провели в странствиях от одного неработавшего отеля к другому, ощущая голод, холод и одиночество.

Лето 1944 г. Цзи провел в постоянных поисках еды. Кроме этого, он работал над своей диссертацией и тщательно фиксировал время проведения и количество бомбежек. Периодически китайский студент обращал внимание на женщин: «Ирмгард печатает свою диссертацию рядом со мной и выглядит очень привлекательно. Мне сложно сидеть с ней рядом»[908]. Через пару недель в разговоре с китайскими друзьями он выразил свои мысли по поводу жены-европейки:

«В 4 часа пришел в дом г-жи Ху, которая пригласила меня и еще несколько человек на ужин. Мы говорили о женской целомудренности в Китае и о том, что в Германии ее не существует. И отношения между женатыми парами в Германии (а также в США и Великобритании) совсем не такие, как в Китае. У западных людей отношения строятся на основе экстремального индивидуализма – думай в первую очередь о себе, и только потом об остальных. Мне кажется, что китайскому мужчине было бы неправильно жениться на немецкой девушке. Немки очень красивые, привлекательные и активные, но при этом очень амбициозные. Для китайца, который хочет добиться успеха в своих исследованиях, больше подойдет китаянка»[909].

Обсуждение приятелей прервал сигнал воздушной тревоги. В сентябре Цзи насчитал 17 бомбежек и также отметил, что теперь каждую ночь принимает четыре разных снотворных.

В понедельник 12 сентября прошла массированная бомбардировка Дармштадта. «Мы с Лу видели, как в пух и прах разбомбили Дармштадт, – писала Пег своей подруге Бриджет. – Мы сидели в нашем подвале, земля тряслась, и в небе раздавался гул моторов самолетов. Бомбили три четверти часа, погибло от 6 до 8 тысяч человек[910], 9/10 города сгорело дотла»[911].

Вскоре после этой бомбежки швейцарский экономист Франц Риппель, получивший образование в Германии, встретил в поезде супружескую пару, которая бежала из Дармштадта. Под пальто у мужа и жены были надеты пижамы, а на ногах домашние тапочки. Они везли небольшой чемодан с документами и ценностями, которые им удалось спасти из разбомбленной квартиры. Больше всего в этой встрече швейцарца поразило то, что никто не считал внешний вид этих людей и их историю чем-то необычным[912].