Сложив руки на груди, в своем строгом черном кителе, суровый и угрюмый наблюдал Марш за погрузкой. Грузчики теперь в основном были чернокожими. Иммигранты, работавшие грузчиками, кочегарами и матросами до войны, все вдруг куда-то исчезли. Куда они подевались, Марш не знал, а их место заняли обретшие свободу негры.

Работая, грузчики пели. «Ночь темна, день долог. И мы далеки от дома. Рыдай, брат мой, рыдай». Напев этот Маршу был знаком. Там имелся и другой куплет, в котором говорилось: «Ночь миновала, длинный день прошел, и мы идем домой. Ликуй, мой брат, ликуй». Но этот куплет они не пели, Во всяком случае в тот поздний вечер, на пустынном причале, перетаскивая груз на ослепительно нарядный, новенький корабль, который не приносил прибыли.

Эбнер Марш смотрел на них, слушал, и ему казалось, что река умирает, и он вместе с ней. В свое время он достаточно видел и темных ночей, и длинных дней – хватило бы на две жизни, – а сейчас даже не был вполне уверен, есть ли у него дом.

Эбнер Марш медленным шагом покинул пристань и вернулся в гостиницу. На другой день он уволил своих офицеров и матросов, распустил грузопассажирскую компанию «Река Февр» и выставил «Эли Рейнольдз» на продажу.

Забрав оставшиеся деньги, Эбнер Марш навсегда покинул Сент-Луис и купил небольшой дом в своем старом родном городе Галена с видом на реку. Только эта река больше не называлась Февром; много лет назад ее переименовали в Галену, и теперь все называли ее только так. Новое наименование не вызывает дурных ассоциаций, говорили в народе. Но Эбнер Марш упорно продолжал называть реку Февром, как именовалась она в его детстве.

В Галене он ничем особым не занимался. Теперь Марш читал много газет, что за годы поисков Джошуа переросло у него в привычку. К тому же Маршу хотелось знать, какие корабли самые быстроходные и какое они показывают время. Их можно было пересчитать по пальцам. «Роберт Э. Ли» сошел со стапелей Нью-Олбани и снискал славу неукротимого судна. Кое-кто из речников называл его «Дикий Боб Ли», другие – просто «Плохой Боб».

В 1869 году капитан Том Ледерс, один из самых упрямых и придирчивых грубиянов на реке, спустил на воду новый «Натчез», шестой с аналогичным названием. Ледерс все свои пароходы называл одним и тем же именем. Новый «Натчез», как писали газеты, был самым быстроходным из прежних. Он резал воду, как нож масло, и Ледерс повсюду бахвалился, что в один прекрасный день покажет капитану Джону Кэннону и его «Дикому Бобу Ли». Этому газеты уделяли много внимания и места. Похоже, пахло гонками; они, по-видимому, состоятся в Иллинойсе и станут событием, говорить о котором будут многие годы.

– Как бы мне хотелось стать свидетелем этих чертовых гонок, – сказал Марш женщине, приходившей раз в педелю убирать его дом. – Но помяните мое слово, ни один из них не смог бы тягаться с «Эклипсом».

– Они оба показывают лучшее время, чем ваш «Эклипс», – сказала она. Ей, этой женщине, нравилось поддразнивать его.

Марш фыркнул.

– Ерунда! Река теперь короче. Она с каждым годом делается короче. Очень скоро из Сент-Луиса до Нового Орлеана будем ходить пешком.

Марш читал не только газеты. Благодаря Джошуа в нем проснулся интерес к поэзии и тому подобным высоким материям. Иногда его можно было увидеть с романом в руках. Еще капитан пристрастился к резьбе по дереву и делал по памяти детальные модели своих пароходов. Вырезал он их, стараясь придерживаться одного масштаба, потом раскрашивал и дополнял аксессуарами. Их можно было поставить в ряд и сравнить размеры.

– Такой была моя «Элизабет А», – с гордостью похвастался Марш домработнице в тот день, когда закончил шестую по счету и самую большую модель. – Более красивого парохода река не видала. Если бы не проклятый лед, он бы поставил не один рекорд. Видите, каким большим он был, почти три сотни футов длиной. Посмотрите, каким карликом рядом с ним кажется мой старый «Ник Перро», – указал он на другую модель. – А это «Прекрасный Февр», а это «Данлейт» – столько было хлопот с его паровой машиной по левому борту, столько хлопот! – а рядом моя «Мэри Кларк». На ней взорвались паровые котлы. – Марш покачал головой. – Много людей погибло. Может, и моя вина в том есть, не знаю… Самый маленький из них – моя «Эли Рейнольдз». Смотреть особенно нечего, но это была славная, крепкая старушка. Она выдерживала все, все передряги. Она была способна на многое, всегда хорошо поднимала пары и крутила колесо. Знаете, сколько она продержалась, эта некрасивая старушка с гребным колесом на корме?

– Нет, – ответила домработница. – А разве у вас не было еще одного корабля? И вправду затейливого? Я слышала…

– Не имеет значения, что вы слышали. Да, было у меня еще одно судно. «Грёзы Февра». Названное по имени реки. Домработница расшумелась.

– Неудивительно, что город не растет – с таким-то народом, помешавшимся на реке Февр! И почему вы не называете ее правильно? Теперь это река Галена.

Эбнер Марш фыркнул.

– Сменить дурацкое имя дурацкой реки… в жизни не слыхал большей глупости. Что до меня, то река была, есть и будет для меня Февром, и плевать мне на то, что говорит мэр. – Он принял суровый вид. – И вы вместе с ним. К тому же, судя по тому, как ее загрязняют, скоро из реки она превратится в дурацкий ручей!

– Боже, что за речь! А я-то думала, что человек, читающий стихи, способен усвоить язык нормальных граждан.

– Какое вам дело до моей чертовой речи? – бросил Марш. – И не болтайте о стихах всему городу, вы меня поняли? Просто я знал одного человека, который любил эти стихи, лишь потому и держу их. И вообще, прекратите повсюду совать свой нос, ваше дело – содержать мои пароходы в порядке и чистоте.

– Разумеется. А вы сделаете модель вашего того корабля, а? «Грёзы Февра»?

Марш опустился в глубокое пухлое кресло и нахмурился.

– Нет, не думаю. Это единственный корабль, о котором я хотел бы забыть.

Он взял газеты и принялся читать последние новости о «Натчезе» и хвастливых заявлениях его капитана. Домработница, что-то прокудахтав, наконец приступила к уборке.

Дом Марша имел высокую круглую башенку, выходящую на южную сторону. По вечерам Марш любил подниматься наверх со стаканом вина или чашкой кофе в руках, а порой и куском пирога. Теперь он уже не обладал тем волчьим аппетитом, который был у него до войны. Еда как будто утратила былой вкус. Марш по-прежнему оставался мужчиной крупного телосложения, хотя со времени своего знакомства с Джошуа Йорком и дней, проведенных на «Грезах Февра», потерял в весе не меньше сотни фунтов. Кожа на нем болталась, словно он купил ее на пару размеров больше в расчете, что она сядет.

– Я стал еще безобразнее, чем был, – ворчал Марш, когда ему случалось посмотреться в зеркало.

Со своего места в круглой башне Марш видел реку. Там, с вином и книгами, он часто коротал ночи и любовался открывающимся сверху видом. Река в лунном свете была изумительна. Она неустанно катила вперед свои воды, как катила их до его рождения, как будет катить и после того, как он умрет и будет похоронен. Это зрелище вселяло в душу Марша мир и покой, и он очень дорожил этим чувством. Большую часть времени он пребывал в меланхоличном настроении и чувствовал себя уставшим. В одном стихотворении Китса он прочитал, что нет на свете ничего более грустного, чем видеть, как умирает прекрасное, и Маршу иногда казалось, что все прекрасное в этом мире куда-то пропадает. К тому же Марш был одинок. Он так много времени провел на реке, что настоящих друзей в Галене у него не осталось. К нему никогда не приходили гости, он никогда ни с кем не разговаривал, если не считать вечно досаждающей ему домработницы. Порой она допекала Марша по-настоящему, но он терпел, как терпят плохую погоду, потому что это было единственным, что вносило в его жизнь хоть какое-то разнообразие. Иногда Маршу казалось, что жизнь уже, собственно, кончилась; тогда он злился и лицо наливалось краской. Многого он так и не успел сделать, многое оставалось незавершенным… увы, Марш старел и не мог отрицать этого. Когда-то, отдавая дань моде, он повсюду носил с собой старую тросточку из древесины пекана; теперь приобрел для себя дорогую трость с золотым набалдашником и при ходьбе тяжело опирался на нее. Вокруг глаз и даже между бородавок собрались морщинки, а на тыльной стороне левой ладони появилось странного вида коричневое пятно. Капитан даже не заметил этого. Он продолжал сквернословить и читать книжки.