Я все еще трудился над той дверью, когда раздался голос:

– Дорогой Джошуа, тебе лучше остановиться. Дорогой наш пропавший Джошуа, вернись к нам.

Когда я обернулся, то увидел, что все они собрались за моей спиной. Джулиан улыбался. По одну сторону от него стоял Мрачный Билли, по другую – остальные, даже мои люди, Саймон, Смит и Браун, все, кто оставался… они молча наблюдали за мной. Я дико закричал что-то нечленораздельное. Они были моим народом и все же натворили такое, Эбнер… Ненависть переполняла меня.

Позже, несколько дней спустя, я узнал обо всем случившемся со всеми подробностями и познал глубину безумия Джулиана. Вероятно, отчасти я тоже виновен в происшедшем. Спасая тебя, Тоби и мистера Фрамма, я навлек смерть на сотню невинных пассажиров.

Эбнер Марш с шумом выпустил из легких воздух.

– Не говори так. Это дело рук Джулиана, ему и надлежит нести ответ. Тебя там и близко не было, как можешь ты обвинять себя?

Серые глаза Джошуа отразили внутреннее волнение.

– Я много раз пытался убедить себя в этом, – сказал он. – Но позволь мне закончить мою повесть. А случилось вот что. Когда Джулиан проснулся ночью и обнаружил, что мы бежали, он впал в ярость. В неистовство. Не хватит слов, чтобы описать его гнев. Возможно, в нем пробудилась дремавшая столько веков красная жажда. Более того, ему могло показаться, что конец близок. У него не было ни лоцмана, ни рулевого. А без них корабль не мог тронуться с места. Наверное, он решил, что днем ты вернешься, нападешь на корабль и уничтожишь его. Ему и в голову не приходило, что назад приду я, приду, чтобы спасти их.

Несомненно, мое вероломство и предательство Валерии вселили в его душу страх, наполнили неуверенностью. Он потерял контроль. Он был повелителем крови, и все же мы ослушались его. Такого еще не бывало в истории народа ночи. Думаю, что в ту жуткую ночь Деймон Джулиан почувствовал дыхание смерти, которую он так желал и которой так боялся.

Как мне стало известно впоследствии, Мрачный Билли настаивал, чтобы они оставили пароход, распались на группы и дальше шли берегом, договорившись снова собраться в Натчезе или Новом Орлеане. Это предложение представлялось вполне разумным, но Джулиан был невменяем. Весь кипя от злости, он вошел в кают-компанию, когда к нему обратился один из пассажиров и начал жаловаться на то, что пароход выбился из графика, простоял весь день и как будто не собирается двигаться дальше.

«Ага, – сказал Джулиан, – тогда мы должны немедленно сдвинуть его с места». Он приказал переместить пароход ближе к середине реки, чтобы никто не мог сойти на берег. Когда все было готово, он вернулся в главный салон, где обедали пассажиры, подошел к тому несчастному, который имел неосторожность пожаловаться ему, и на глазах у присутствующих убил его.

Тогда началась бойня. Люди повскакивали с мест, с криком бросились бежать, прятались, закрывались в каютах. Но бежать было некуда. Джулиан обратил против них свою силу, свой голос, свой взгляд, на помощь призвав своих людей. Насколько мне известно, в ту ночь на борту «Грез Февра» находилось около ста тридцати пассажиров. Сто тридцать против двадцати моих соплеменников, движимых красной жаждой и приказами Джулиана. В такие моменты жажда бывает просто ужасной. Она, как лихорадка, способна передаваться от одного к другому, пока все не окажутся в ее плену. У Мрачного Билли к тому же на такой случай имелось подкрепление, сброд, Нанятый в Натчезе-под-холмом. Он, пообещав хорошую добычу, разрешил им убивать и грабить людей. Потом, когда бойня зашла далеко, мои соплеменники повернулись против людей, своих сообщников.

Все это, Эбнер, происходило в тот момент, когда я стоял и разговаривал с тобой. Вопли, резня, дикий приступ смертельного страха Джулиана… Но не все шло по его плану, пассажиры оказывали сопротивление. Как мне сказали, ранены были почти все мои сородичи, но, естественно, все их раны затянулись. Винсент Тибо получил ранение в глаз и умер. Два кочегара схватили и бросили в топку Кэтрин. Она сгорела прежде, чем Алан и Курт успели вмешаться. Так что двое из моих соплеменников погибли. Двое из нас и более сотни ваших. Уцелевших затолкали в каюты, двери которых заколотили досками.

Когда все кончилось, Джулиан начал ждать. Все пришли в неописуемый ужас и хотели бежать, но Джулиан не разрешил. Он, как я полагаю, искал разоблачения. Говорят, он вспоминал тебя, Эбнер.

– Меня? – ошеломленно спросил Марш.

– По его словам, он обещал тебе, что на реке никогда не забудут «Грёзы Февра». Он рассмеялся и добавил, что на славу потрудился, чтобы сдержать обещание.

Эбнер Марш почувствовал, как его охватила волна гнева.

– Чтоб ему ни дна ни покрышки!

– Но в ту ночь, когда я вернулся на «Грёзы Февра», я ничего этого не знал, – продолжил Джошуа Йорк. – Я знал только то, что видели мои глаза, что вдыхали мои ноздри, обо всем остальном оставалось догадываться. Я рассвирепел, Эбнер, рассвирепел, как никогда. Как я уже сказал, я отдирал доски, когда появился Джулиан, и я с криками набросился на него. Я орал что-то нечленораздельное. Я жаждал мести. Я испытывал страшное желание убить его, никого еще мне не хотелось убить так, как его. Хотелось перегрызть его бледное горло, узнать вкус его проклятой крови! Мой гнев… знаешь, слова бессильны передать его.

Джулиан терпеливо ждал, когда я кончу орать, а потом спокойно так заявил: «Осталось всего две доски, Джошуа. Оторви их и выпусти его. Должно быть, тебя мучит жажда». Мрачный Билли прыснул. Я ничего не ответил. «Продолжай, Джошуа, – сказал Джулиан. – Сегодня ты по-настоящему присоединишься к нам, так что больше уже никуда не убежишь Продолжай, дорогой Джошуа. Освободи его и убей».

Наши взгляды встретились. Глаза Джулиана завораживали меня, затягивали, пытаясь взять меня в плен и больше никогда не выпускать. Я знал, что если снова попробую вкус крови, то буду всецело принадлежать ему и телом и душой. Он десяток раз побеждал меня, заставлял меня падать перед ним на колени, пил мою кровь. Но еще ни разу не смог он заставить меня убить. Это была моя единственная защита, единственное, что сохранилось во мне от прежнего, от того, во что я верил, что пытался сделать. Теперь его взгляд сдирал с меня последнюю защитную оболочку, за которой не оставалось ничего, кроме смерти, крови и ужаса и бесконечных пустых ночей, которые в скором будущем могли стать моей жизнью.

Джошуа Йорк замолчал и отвел взгляд. Глаза его были затуманены и непроницаемы. Эбнер Марш к своему изумлению увидел, что рука Джошуа дрожит.

– Джошуа, – сказал он, – что бы тогда ни случилось, это произошло тринадцать лет назад. Это прошлое. Оно минуло и кануло в Лету, как канули все те, кого ты убивал в Англии. У тебя не было выбора. Никакого. Ведь ты сам мне говорил, что не бывает ни зла, ни добра, когда у тебя нет выбора. Даже если ты убил того человека, ты и Джулиан – не одно и то же.

Йорк посмотрел ему прямо в глаза и как-то странно улыбнулся уголками рта.

– Эбнер, того человека я не убивал.

– Нет? Тогда что…