Лишь теперь Игрейна почувствовала угрызения совести. Не поторопилась ли она избавиться от дочери, чтобы посвятить все свои помыслы Утеру и его детям? В памяти вопреки ее воле воскресло древнее присловье Авалона: «Богиня не осыпает дарами отвергающего их…» Отослав от себя собственных детей, свою плоть и кровь, одного – на воспитание (ради его же безопасности, напомнила себе Игрейна, воскресив в сознании тот день, когда маленького Артура сбросил жеребец: безжизненное тельце, в лице – ни кровинки…), а вторую – на Авалон; отослав их от себя, не сама ли она посеяла семена грядущих утрат? Не потому ли Богиня не пожелала даровать ей еще одного ребенка, если с первыми своими детьми она рассталась столь легко? Игрейна обсудила это все со своим духовником, и тот заверил, что она была совершенно права, отослав от себя Артура, – ведь всех мальчиков рано или поздно отдают на воспитание в чужую семью; но вот отправлять Моргейну на Авалон ни в коем случае не следовало. Если при дворе Утера девочка чувствовала себя несчастной, нужно было отвезти ее в какую-нибудь монастырскую школу.

Узнав, что Моргейна покинула Авалон, Игрейна подумывала о том, чтобы послать гонца ко двору Лота и выяснить, не там ли ее дочь; но тут ударили морозы, и каждый день превратился в битву с холодом, с обморожениями, с губительной сыростью; в разгар зимы даже сестры ходили голодными и делились тем немногим, что оставалось у них из еды, с нищими и поселянами.

А однажды, в суровые дни зимы, Игрейне померещилось, будто она слышит голос Моргейны, а та зовет – зовет ее в муке и боли: «Мама! Мама!» – «Моргейна – одна-одинешенька, перепугана – Моргейна умирает? Где, о Господи, где же?» Игрейна стиснула в пальцах крест, что, подобно всем сестрам, носила у пояса. «Господь наш Иисус, охрани и защити ее; Мария, Матерь Божья, даже если она грешница и чародейка… сжалься над ней, Иисус, как сжалился ты над женщиной из Магдалы, а та была хуже ее…»

Игрейна в смятении осознала, что на прихотливую вышивку упала слеза; чего доброго, теперь пятно останется. Она утерла глаза льняным покрывалом, отодвинула пяльцы подальше и сощурилась, чтобы лучше видеть… да, она стареет, зрение то и дело подводит или это слезы?

Игрейна вновь решительно склонилась над вышиванием, но перед взором ее опять возникло лицо Моргейны, а в ушах зазвенел отчаянный крик дочери, словно душу ее вырывали из тела. Сама Игрейна так кричала и звала мать, которую и не помнила толком, когда производила на свет Моргейну… неужто все женщины при родах призывают матерей? Игрейна похолодела от ужаса. Моргейна рожает… неведомо где, этой лютой зимой… на Артуровой коронации Моргауза, помнится, пошутила на этот счет: дескать, Моргейна привередничает за столом так, точно младенца носит. Точно против воли, Игрейна принялась подсчитывать на пальцах; да, если Моргауза не ошиблась, Моргейне предстояло рожать в самый разгар зимы. И даже теперь, погожей весной, Игрейне мерещилось, что она вновь и вновь слышит тот крик; ей отчаянно хотелось поспешить к дочери, но куда, куда?

Позади раздались шаги, предостерегающее покашливание, и девочка из числа юных воспитанниц монастыря произнесла:

– Госпожа, к вам гости, и среди них – священнослужитель, не кто иной, как сам архиепископ! Они ждут во внешнем покое.

Игрейна отложила вышивание в сторону. Как оказалось, пятна таки не осталось. «Ни одна из пролитых женщинами слез не оставляет следа в мире», – горько подумала она.

– С какой стати я понадобилась архиепископу?

– Он ничего не сказал мне, госпожа, и, думается мне, матери-настоятельнице – тоже, – сообщила девочка, явно не прочь посплетничать. – Но разве ты не посылала дары тамошней церкви в день коронации?

Да, на дары Игрейна не поскупилась, однако очень сомнительно, что архиепископ приехал побеседовать о былых подаяниях. Скорее всего, ему нужно еще что-то. Служители Божьи редко алчут даров для себя, однако все они, особенно те, что из богатых церквей, неизменно жадны до золота и серебра для алтарей.

– А остальные кто? – полюбопытствовала Игрейна, видя, что девочка расположена поболтать.

– Госпожа, мне неведомо, я знаю лишь то, что мать-настоятельница не хотела впускать одного из них, потому что, – глаза девочки расширились, – он – чародей и колдун, она сама так сказала, и в придачу друид!

Игрейна поднялась на ноги.

– Это Мерлин Британии, он мой отец, и никакой он не колдун, дитя, а ученый человек, искушенный в науке мудрых. Даже отцы церкви утверждают, что друиды добры и благородны и поклоняются Богу в согласии с ними, ибо друиды признают, что Господь пребывает во всем сущем, а Христос – один из многих пророков Господа.

Девочка, получив выговор, покаянно присела до земли. Игрейна убрала вышивание и тщательно расправила покрывало.

Выйдя во внешний покой, Игрейна обнаружила там не только Мерлина и сурового незнакомца в темных одеждах – священнослужители постепенно переходили на такого рода облачения, чтобы отличаться от мирян; но третьего из присутствующих она узнала с трудом, даже когда тот обернулся. Мгновение Игрейне казалось, будто она смотрит в лицо Утера.

– Гвидион! – воскликнула Игрейна и тут же поправилась: – Артур. Прости, я позабыла. – Она уже собиралась преклонить колени перед Верховным королем, но Артур, поспешно наклонившись, удержал мать.

– Матушка, никогда не опускайся на колени в моем присутствии. Я тебе запрещаю.

Игрейна поклонилась Мерлину и угрюмому, строгому архиепископу.

– Это моя мать, супруга и королева Утера, – промолвил Артур, и архиепископ растянул губы в некоем подобии улыбки. – Но ныне снискала она себе почести более великие, нежели королевский сан, ибо она – невеста Христова.

«Тоже мне невеста, – подумала про себя Игрейна, – просто-напросто вдовица, что укрылась в Его доме». Однако вслух она ничего подобного не произнесла; лишь наклонила голову.

– Госпожа, это Патриций, архиепископ острова Монахов, что ныне зовется Гластонбери, – продолжал между тем Артур. – Он прибыл туда лишь недавно.

– О да, Господним соизволением выдворив из Ирландии всех злобных колдунов и чародеев, я приехал и сюда – очистить от скверны все христианские земли, – промолвил архиепископ. – В Гластонбери обнаружил я гнездо погрязших в пороке служителей Божьих, что терпели промеж себя даже совместные службы с друидами: при виде такого Господь наш, отдавший за нас жизнь, заплакал бы кровавыми слезами!

– Стало быть, ты нетерпимее Христа, собрат? – тихо проговорил Мерлин Талиесин. – Ибо Его, как мне помнится, изрядно бранили за то, что Он водит компанию с изгоями и грешниками, и даже мытарями, и девицами вроде Магдалины, в то время в нем хотели видеть сурового ветхозаветного пророка, под стать Иоанну Крестителю. И под конец, когда Он умирал на кресте, не он ли пообещал разбойнику, что той же ночью будет он с Ним в раю – я не прав?

– Сдается мне, слишком многие дерзают читать Священное Писание и впадают в такого рода заблуждения, – сурово отрезал Патриций. – Те, кто слишком полагается на собственную ученость, со временем научатся, я надеюсь, прислушиваться к священникам и усваивать правильное толкование из их уст.