Сервас отрицательно помотал головой.

— Лоуренс Кольберг — американский психолог. Учение швейцарского биолога и философа Жана Пиаже об уровнях приобретения качества вдохновило его на создание теории шести стадий развития человеческой морали. — Ксавье помолчал, поудобнее устроился в кресле и сложил руки на животе, собираясь с мыслями. — Согласно Кольбергу, уровни морали приобретаются человеком в соответствии с развитием его личности. Ни через один из таких этапов невозможно перескочить. Достигнув определенного уровня морали, личность не может повернуть назад. Эта ступенька определяет всю ее жизнь. Однако вершины не достигает никто. Людям для этого кое-чего не хватает. Многие вообще застревают на низшей стадии морали. Эти ступени общие для всего человечества, они совпадают с этапами развития культуры, являются транскультуральными.

Сервас почувствовал, что возбудил интерес у психиатра.

— На первом уровне добро становится объектом поощрения, а зло — наказания, — с увлечением продолжил Ксавье. — Так ребенка шлепают по пальцам линейкой, чтобы он понял, что поступил плохо. Послушание становится ценным само по себе, ребенок слушается, потому что у взрослого есть право его наказать. На втором уровне он поступает так не только потому, что надо слушаться, но и потому, что ждет награды за послушание. Начинается обмен. — Ксавье улыбнулся. — На третьем уровне индивидуум подходит к первой стадии условной морали, он стремится оправдать ожидания других, своего окружения. Это суждения семьи, группы, которая для него важна. Ребенок понимает, что такое уважение, верность, доверие, благодарность. На четвертом уровне понятие «группа» расширяется до общества в целом. Возникает уважение к законам и порядку. Личность находится в пределах условной морали, и наступает стадия конформизма. Добро состоит в том, чтобы выполнять свой долг, а зло — в том, что осуждает общество. На пятом уровне личность переходит границу условной морали и вступает в следующую фазу. Из эгоиста человек делается альтруистом, но при этом понимает, что все ценности относительны. Законы надо соблюдать, но они не всегда хороши. На первый план выступают интересы коллективные. На шестом уровне личность свободно выбирает этические принципы, которые могут войти в противоречие с законами, если она почитает таковые как аморальные. У человека, достигшего шестого уровня морали, всегда имеется ясная точка зрения, совпадающая с его собственной системой ценностей. Он активно участвует в общественной работе, занимается благотворительностью, он открытый враг делячества, эгоизма и жадности.

— Очень интересно, — сказал Сервас.

— Правда? Видимо, не стоит говорить, что большинство людей застревают где-то между третьим и четвертым уровнями. Однако у Кольберга существует и седьмой. Его достигают только очень немногие. Такие личности купаются во вселенской любви, сострадании и святости, они гораздо выше простых смертных. Кольберг насчитывает всего несколько персон, достигших седьмого уровня: Иисус, Будда, Ганди… В известном смысле можно утверждать, что психопаты находятся на нулевом уровне, хотя в устах психиатра это утверждение и звучит не слишком академически.

— А вы не полагаете, что таким же способом можно установить и лестницу зла?

При этом вопросе глаза психиатра блеснули за красными стеклами очков.

Он сладострастно провел языком по губам и сказал:

— Это очень интересный вопрос. Сознаюсь, я его себе задавал. На лестнице зла такой тип, как Гиртман, окажется по ту сторону спектра, станет обратным отражением личности седьмого уровня…

Психиатр пристально глядел Сервасу прямо в глаза сквозь стекла своих очков, и вид у него был такой, словно он спрашивал себя, на какой ступени тот находится. Серваса снова бросило в пот, и сердце забилось часто-часто. У него возникло ощущение, что в груди вот-вот что-то лопнет. Серваса охватил панический страх… Он снова увидел фары в зеркале заднего вида, Перро, кричащего в кабине фуникулера, голый труп Гримма, висящий на мосту, обезглавленного коня, взгляд великана швейцарца и Лизы Ферней, брошенный на него в коридоре института. Страх сидел в нем с самого начала, как зерно, которое только и ждет, чтобы пустить ростки и распуститься. У него возникло непреодолимое желание бежать отсюда со всех ног, подальше от института, от долины и от этих гор.

— Благодарю вас, доктор, — сказал он, быстро поднявшись.

— К вашим услугам. — Ксавье улыбнулся, протянул ему руку через стол и слегка задержал ладонь Серваса в своей. — У вас очень усталый вид, на вас просто лица нет, майор. Вам нужно отдохнуть.

— Я сегодня уже второй раз это слышу, — ответил Сервас, улыбаясь.

Но когда он выходил из кабинета, ноги его дрожали.

15.30. Зимний день подходил к концу. Черные пихты ясно вырисовывались на снегу, под деревьями сгущались тени, силуэт горы перерезал серое небо, накрывшее долину, словно крышка. Сервас сидел в джипе и рассматривал список. Одиннадцать имен. По крайней мере двоих из них он знал: Элизабет Ферней и самого доктора Ксавье. Сервас тронулся с места и начал маневрировать, чтобы выехать с площадки. Снег почти везде подтаял и покрыл дорогу толстой и скользкой черной коркой. На проселке, тонувшем в тени, ему никто не попался, но, проехав еще несколько километров, у выезда на шоссе, примерно на уровне лагеря «Пиренейские серны», он увидел машину, старый красный «Вольво-490». Сервас притормозил и попытался разобрать номер в свете фар. Машина была такая грязная, что половина цифр исчезла под глиной и налипшими листьями. Случайность или намеренная маскировка? Его охватила тревога.

Проезжая, он бросил взгляд внутрь машины. Никого. Сервас остановился пятью метрами дальше и вышел из джипа. Вокруг тоже никого. Ветер мрачно шумел в ветвях, как старые бумаги шелестят в глубине стола. К этому шуму присоединялось бормотание потока. День быстро угасал. Он вытащил из бардачка фонарь и пошел к «вольво», топая по грязному снегу на обочине. Внутри машины не было ничего особенного, разве что такая же грязь, как и снаружи. Сервас попытался открыть дверцу, но она была заперта.

Сервас не забыл эпизода в кабине фуникулера. На этот раз он вернулся и взял с собой оружие. На мостике на него пахнуло холодом от реки. Он пожалел, что не захватил сапоги, когда завяз в грязи на тропе, и вспомнил то место в дневнике Алисы, где говорилось о них. Несколько шагов — и его городские туфли пришли в такое же плачевное состояние, как и старенький «вольво». Над лесом снова полил дождь. Сначала Сервас шел под прикрытием деревьев, но, когда тропа свернула на открытое место, где из-под снега торчали кусты и высокая трава, дождь забарабанил ему прямо по голове, десятками маленьких пальцев выбивая на ней бешеный ритм. Сервас повертел головой, оглядываясь. Залитый дождем лагерь выглядел совершенно заброшенным.

По дороге к постройкам, там, где тропа шла под уклон, Сервас поскользнулся в грязи и чуть не растянулся во весь рост. Пистолет он выронил в лужу. Подбирая оружие, Мартен ругался и думал, что если кто-то сейчас наблюдает за ним, то очень веселится.

Здания лагеря, казалось, подстерегали его. Брюки и рукава покрылись грязью, остальная одежда промокла от дождя.