Радар закашляла, поперхнулась и снова закашляла. Она тяжело дышала и дрожала, один глаз был зажмурен, другой смотрел на меня. Её шёрстка липла к телу, позволяя мне видеть – не то, чтобы я этого хотел – какой тощей она стала, почти как скелет. Я слез с велосипеда и вытащил собаку из корзины. Я чувствовал её конвульсивную дрожь: она дрожала и замирала, дрожала и замирала.

– Уже скоро, девочка, скоро.

Я надеялся, что не совершаю ошибку, потому что это её единственный шанс… и это сработало для мистера Боудича, ведь так? Но даже после великанши и русалки, мне трудно было поверить.

Я перешагнул ограждение и прошёл по солнечным часам. Они были каменные и разделены на четырнадцать клиновидных частей. «Кажется, теперь я знаю, сколько здесь длится день», – подумал я. В центре каждой части был выгравирован символ, обветренный, но всё ещё узнаваемый: две луны, солнце, рыба, птица, свинья, бык, бабочка, пчела, сноп пшеницы, горсть ягод, капля воды, дерево, обнажённый мужчина и обнажённая женщина, беременная. Символы жизни. Когда я проходил мимо высокого столба в центре, то мог слышать тик-тик-тик-тик глаз на лице солнца, двигающихся из стороны в сторону и отсчитывающих время.

Я перешагнул через ограждение на дальнем конце, всё ещё держа Радар на руках. Её язык безвольно свисал с уголка рта, пока она непрестанно кашляла. Её время в полном смысле подходило к концу.

Я посмотрел на солнечные часы и инициалы мистера Боудича. Чёрточка буквы «А» была слегка изогнута, указывая вправо, что значило, когда я крутану часы – если крутану – они будут двигаться прочив часовой стрелки. Это казалось правильным. Я на это надеялся. Если я ошибаюсь, значит, я проделал весь этот путь, чтобы убить свою собаку, сделав её ещё старше.

Я слышал шепчущие голоса, но не обращал на них внимания. Думал только о Радар, только о ней, и знал, что должен сделать. Наклонившись, я осторожно опустил Радар на клиновидную часть с выгравированным снопом пшеницы. Собака попыталась поднять голову, но не смогла, положив её на каменнную поверхность между лап и глядя на меня одним глазом. Теперь Радар была слишком слаба, чтобы кашлять, и могла только хрипло дышать.

«Пусть это будет правдой и Боже, пусть это сработает».

Я опустился на колени и взялся за один из коротких стержней, опоясывающих солнечные часы по окружности. Я потянул за него одной рукой, затем обоими. Ничего не произошло. Радар теперь издавала булькающие звуки между вздохами. Её бок поднимался и опускался, как кузнечный мех. Я потянул сильнее. Ничего. Я вспомнил футбольную тренировку, и то, что только я мог не просто сдвинуть тренировочного «болвана», но и опрокинуть.

«Тяни, сукин ты сын. Тяни ради спасения её жизни!»

Я вложил всю силу, которая у меня была – напряг ноги, спину, руки, плечи. Я чувствовал, как кровь приливает к напряжённой шее и голове. В Лилимаре я должен был вести себя тихо, но от усилий не смог сдержать низкий рычащий возглас. И мистер Боудич мог справиться с этим? Я не понимал, как.

Как раз в тот момент, когда я почти отчаялся сдвинуть диск с места, я почувствовал первое незначительное смещение вправо. Казалось, что тянуть ещё сильнее невозможно, но я это сделал; на моих руках, спине и шее напряглась каждая мышца. Солнечные часы начали двигаться. Сначала моя собака лежала прямо передо мной, но теперь переместилась немного правее. Я перенёс весь свой вес в сторону и начал тужиться изо всех сил. Вспомнил слова Клаудии, которая велела мне «напрячь мой сральник». Что-что, но сейчас он был напряжён до предела, вероятно, на грани того, чтобы вывернуться наизнанку.

Как только диск поддался, дальше пошло легче. Первый штырь оказался далеко, поэтому я схватился за следующий, снова переместив вес, и потянул за него изо всех сил. Когда и этот штырь прошёл мимо меня, я снова перехватился. Это заставило меня вспомнить карусель в Кавана-Парк, и как мы с Берти крутили её, пока маленькие дети на ней не начинали вопить от радости и страха, а их матери кричать, чтобы мы остановились, пока кто-то из детей не улетел.

Радар проделала треть пути по кругу… затем половину… теперь она приближалась ко мне. Солнечные часы вращались легко. Возможно, я пробил какой-то древний засор под ними, но продолжал хвататься за штыри, перебирая руками, будто взбирался по канату. Мне казалось я вижу изменения в Радар, но считал, что это может быть лишь принятие желаемого за действительное, пока часы не подкатили её обратно ко мне. Оба глаза собаки были открыты. Она кашляла, но ужасное хрипение прекратилось, и она держала голову поднятой.

Солнечные часы двигались всё быстрее, и я перестал хвататься за штыри. Я наблюдал за Радар на её втором круге и видел, как она пытается подняться на передние лапы. Её уши стояли торчком, а не уныло болтались. Я присел на корточки, тяжело дыша, моя рубашка взмокла на груди и с боков; я пытался прикинуть, сколько понадобится оборотов. До меня дошло, что я до сих пор не знаю, сколько ей лет. Четырнадцать? Или даже пятнадцать? Если каждый оборот равен одному году, четыре оборота на солнечных часах должно быть достаточно. Шесть вернули бы её обратно в начало жизни.

Когда Радар прокатилась мимо меня, я увидел, что она не просто опиралась на передние лапы, она сидела. А когда она преодолела третий круг, я с трудом поверил собственным глазам: Радс пополнела, прибавила в весе. Она ещё не превратилась в ту собаку, что до смерти напугала Энди Чена, но была близка к этому.

Только одна вещь беспокоила меня: хотя я перестал дёргать за штыри, солнечные часы продолжали набирать скорость. После четвёртого оборота мне показалось, что Радар выглядит обеспокоенной. После пятого она казалась напуганной, и волна воздуха от её прохода сдула волосы с моего лба. Мне нужно было снять её с часов. Если я этого не сделаю, то стану свидетелем того, как моя собака превращается в щенка, а затем… исчезает. Тик-тик-тик-тик глаз на солнечном лице слилось в единое тиктиктиктик, и я знал, если взгляну наверх, то увижу, что глаза двигаются из стороны в сторону всё быстрее и быстрее, становясь размытым пятном.

Удивительные вещи могут прийти на ум во время стресса. В голове вспышкой возник вестерн «Тёрнер Классик Мувис», который мы с отцом смотрели во времена его запоя. Назывался он «Пони-экспресс». Я запомнил Чарлтона Хестона,