Один из важных вопросов, лежавших в основе многих противоречий между императором и его оппонентами в сенате, был таков: как следует определять, описывать и понимать природу власти правителя всего известного мира, а также его семьи? На одном краю спектра было представление об императоре как всего лишь о «первом среди равных», а на другом – статус божества или кого-то, весьма к нему близкого. Гельвидий Приск без обиняков выступил за первый вариант, когда отказался употребить императорские титулы Веспасиана. Тразея Пет возражал против распространения божественных почестей на родственниц императора. В 65 г., когда голосовали за почести Поппее Сабине, жене Нерона, которая, по свидетельствам, умерла оттого, что Нерон ударил ее, беременную, в живот (до сих пор бесплодно обсуждается вопрос, был ли это прискорбный несчастный случай или вопиющий пример домашнего насилия), Тразея демонстративно отсутствовал в курии: среди почестей значилось и провозглашение покойницы божеством. В глазах Тразеи Пета это уже переходило все границы.

Однако Поппея не была первой. Она присоединилась к нескольким другим женщинам из императорской семьи, которых прибавили к римскому пантеону с тех пор, как Юлия Цезаря провозгласили богом в 42 г. до н. э. В дополнение к первому Августу, а также Клавдию в 54 г. сенат формально признал новыми божествами сестру Гая Друзиллу, Ливию «Августу» (как ее стали называть по смерти мужа) и маленькую дочь Поппеи Клавдию, признанную божественной в 63 г. после смерти в возрасте всего четырех месяцев. Официальное обожествление обеспечивало им собственный храм, жрецов и жертвоприношения. До нас не дошло следов какого-либо культового сооружения в честь младенца Клавдии, но, по словам Диона, Поппее вскоре был посвящен храм под именем Венеры Сабины.

Идея младенца в роли богини, должно быть, привела в ярость не только отчаянных римских диссидентов. Но мы уже видели, что долгое время во многих регионах античного Средиземноморья представление огромной политической власти в религиозных категориях и образах было обычной практикой. Царям, которые пришли на смену Александру Македонскому в восточной части Средиземноморья, как и римским генералам, занявшим их место, устраивались чествования по образцу религиозных празднеств; правителей награждали эпитетами, предназначенными богам (например, «спаситель»). Это был логичный способ уяснить для себя природу людей, которые значительно превосходили обычных в своем могуществе, а также найти готовую категорию, в которую эти сверхчеловеки могли более или менее вписаться. Представление успешного генерала в виде Юпитера в триумфальной церемонии или попытка Цицерона переосмыслить потерю Туллии в терминах апофеоза – вот примеры гибкости политеистической религии в ее римском варианте.

Во многом именно наследие двух основных монотеистических религий древности – иудаизма и его продолжения христианства – приводит к тому, что нам кажется нелепым изобретение новых богов, изменение и расширение пантеона и нечеткость границ между богами и людьми. В частности, христиане высмеивали саму идею того, что очевидно смертный император божественен, и периодически расплачивались жизнью за отказ воздать ему какие-либо религиозные почести. Но нельзя сказать, что божественный статус императора не был проблемой для римлян до христианства, или что степень богоподобия правителя (и тем более его семьи) совсем не вызывала обсуждений и разногласий. Это было еще одно упражнение в эквилибристике, которое оставил своим преемникам в наследство Август, сидевший разом на двух «стульях», человеческом и божественном, более успешно, чем некоторые из его потомков.

Кое-какие виды императорских притязаний на божественный статус всегда считались совершенно необоснованными. Большинство жителей Римской империи посчитали бы грубой ошибкой и откровенным оскорблением, если бы император объявил себя живым богом, как будто между ним и Юпитером нет никакой разницы. Вряд ли римляне были так глупы: они понимали различие между настоящими обитателями Олимпа и ныне живущим императором. Если это правда (а не злостная инсинуация), что Гай превратил храм Кастора и Поллукса на Форуме в вестибюль своего жилища на Палатине, расположенного над ним, и сидел там между статуями богов, принимая поклонение от всех желающих, то речь идет о достигшей символических масштабов мании величия, нарушившей все обычаи почитания императора. Подобным же злоупотреблением со стороны императора стали попытки раздвинуть границы официального римского пантеона, чтобы вместить умерших младенцев, любовников и даже любимых сестер; по этой части Адриан недалеко ушел от Нерона или Гая, попросив объявить божественным своего молодого друга Антиноя после его таинственной гибели в водах Нила в 130 г. Богословие императора и его семьи гораздо более тонко и распадается на две части: божественный статус живущего императора и умершего.

Отношение к живущему императору во всем римском мире было весьма похоже на отношение к божеству. Его включали в ритуалы, отправляемые в честь богов, к нему обращались на языке, похожем на религиозный, а также ему приписывались некоторые божественные возможности. Например, имя Августа было включено в текст некоторых молитв. Беглые рабы могли получить убежище, ухватившись за статую императора, так же, как и за статую божества. В городе Гитее недалеко от Спарты на Пелопонесском полуострове сохранилось вырезанное в камне детальное описание ежегодного многодневного празднества с процессиями по всему городу, концертами и жертвами в честь местных благотворителей, правящего императора Тиберия и нескольких членов его семьи, республиканского генерала Тита Квинкция Фламинина, а также традиционных богов Олимпа.

Вполне возможно, что имелось немало людей, особенно вдали от города Рима, для которых император был столь же далекой и могущественной фигурой, как и олимпийские божества, и которые не видели такой уж большой разницы между первым и вторыми. Но в любых формальных описаниях проводилось четкое различие между императором и богами-олимпийцами. Например, на надписи в Гитее и в других местах мы видим хоть и техническую, но весьма значимую разницу. Жертвоприношения животных следует приносить традиционным богам, но «от имени» или «за здравие» правящего императора и его семьи; другими словами, император все еще находился под защитой богов Олимпа, а не становился на их уровень. В Риме жертвы принимала numen, или «сила» правящего императора, а не он сам. В более общем смысле набор почестей, оказываемых императорской семье, в греческом мире назывался isotheoi timai: это значит почести, равные (iso-) божественным (theoi), но не идентичные им. Сколь бы богоподобным ни был живущий император, игнорировать разницу между ним и богами всегда было неприемлемо.

Но все менялось, когда император умирал. Следуя модели Юлия Цезаря, сенат мог решить включить почившего императора или его близкого родственника в официальный пантеон; ведь это решение, по крайней мере формально, оставалось во власти сената, и такая посмертная власть над собственным императором, вероятно, была некоторым сенаторам по вкусу. В этом случае разница между богами и императором была ничтожна; им полагались священники и храмы, приносились жертвы именно им, а не от их имени, и до нас дошло несколько прекрасных изображений, которые буквально помещают божественных императоров на олимпийские небеса (см. цв. вклейку, илл. 20). Но все-таки разница не полностью исчезала. Римские писатели, интеллектуалы и художники многократно задавались вопросом о природе перехода от императора к божеству. Как некто, кто однажды был простым смертным, вдруг становится божественным? Подобно тому как современная католическая церковь требует подтверждения святости человека чудесами, они желали доказательств или свидетельств очевидцев; появление кометы якобы обозначило апофеоз Юлия Цезаря, но рассказы о подозрительно крупной награде Ливии сенатору, готовому подтвердить, что видел вознесение Августа на небеса, намекают на сомнения по поводу всего этого процесса.