— Что хотели вы сказать вашей «невозможностью и несчастьем Франции»? — вмешался король.

— Государь, если вы намерены только разрушить во что бы то ни стало союз против Франции и сблизиться с Англией, то в этом нет ничего дурного, но трактат, подобный документу, читанному мною, поведет к общему несчастью! Вашему величеству известно, что я верный католик, даю кесарево кесарю и Богу Богово, но я не иезуит; трактат же этот — дело иезуитов! Я понимаю, что желательно и, может статься, полезно даже, чтобы король Карл Второй скорее зависел от Франции, чем от своего бурного, строптивого парламента, но если эта зависимость зайдет так далеко, что внук Иакова Первого, король могущественного протестантского государства, народ которого возвел на эшафот Карла Первого, отстаивая именно свою политическую и религиозную независимость, если, повторяю, властитель этого народа явно перейдет в католицизм и вздумает ввести папизм в своей стране, династия Стюартов в Англии погибнет! Далее, государь, этим самым трактатом вы признаете религию Тартюфа господствующей в нашей стране и вместе с тем перестаете быть неограниченным повелителем народа, удивившего мир своим богатством, науками, искусствами! Дуврский трактат подает сигнал к той бесконечной войне, которая в конце концов истощит Францию. Вы, сир, станете сражаться во имя иезуитов, то есть во имя суеверия и невежества. А с именем Анны Орлеанской, женщины, бывшей добрым гением славнейшей эпохи вашего царствования, неразрывно соединится упрек в том, что благодаря ей два могущественных государства стали врагами всех благородных стремлений! Вычеркните из трактата все рассуждения о вере, заключите с Англией только торговый и оборонительный союз, и я скажу ему: «Аминь!».

— А если дом Стюартов добровольно склоняется к учению истинной церкви, то неужели мы не должны помочь ее победе по ту сторону океана! Неужели упустить случай верой и мечом привести народ английский к повиновению своему законному государю, случай сделать Карла Второго независимым от милостей его собственных подданных? Католическая религия одна только и может отделить Англию от Голландии и Швеции — разорвать союз их, а борьба с ересью доставит нам глубокое уважение всех истинно верующих государей Европы и, надеюсь, будет зачтена нам и на небе! Нет, он будет подписан!

Кольбер опустил голову.

— Как только это совершится, славное солнце вашего величества пойдет к закату! Мощная, молодая Франция, созданная нами, состарится!

— Идите, я — государь и знаю, что делаю!

— Иду и умолкаю, но, сир, вы не можете мне запретить вечно оплакивать день, в который сбылось то, что я давно предвидел.

— Что вы хотите сказать этими словами?

— Я никогда не поверил бы, что предсказание, сделанное вашему величеству этой попрошайкой Скаррон, так скоро может оправдаться!

— Мы пользуемся всеми средствами, чтобы доставить Франции владычество над всей Европой. Единство веры — один из лучших союзников в этом отношении. Во всяком случае тут нет ни малейшей связи с тем безумным пророчеством!

— Государь, иезуиты из слуг захотят стать вашими повелителями, и все, созданное вами в первую половину вашего царствования, будет разрушено второй!

С выражением глубокой скорби на лице Кольбер оставил комнату. Несколько минут прошло в молчании.

— Неужели и вы верите всему этому? — проговорил наконец король, нежно глядя на Анну.

Принцесса гордо выпрямилась:

— Нет, Людовик, я не верю его опасениям! Кончайте начатое дело, и Кольбер должен будет сознаться, что в первый раз в жизни ошибся!

Людовик улыбнулся и поцеловал ее.

— Я последую вашему совету! Итак, завтра вы едете!

— Да! И через четырнадцать дней возвращусь с подписанными трактатами в руках!

Едва занялась заря и осветила гавань Кале и узкий пролив, отделяющий Францию от Англии, как уже громадный английский фрегат «Стюарт», стоявший на якоре, был совершенно готов к отплытию. Великобританский флаг развевался на мачте, на палубе все было в движении. Через полчаса ожидали прибытия герцогини Орлеанской. Командир судна, сэр Лионель Байнард, ходил взад и вперед по палубе, разговаривая с офицерами и доктором Эдвардом Блю, в которого снова преобразился патер Питер. Отстав от этой группы, доктор направился в тот угол палубы, где в стороне от других стоял матрос в короткой куртке и кожаной шапке и внимательно следил за набегавшими волнами.

— Здорово, дружище! Как тебя зовут?

— Меня? Джо Комитон, господин доктор!

— Иначе — шевалье де Лорен! — тихо промолвил доктор.

Матрос свирепо взглянул на говорившего и побледнел. Однако возразил, по-видимому, спокойно:

— Вы ошибаетесь, сэр! Я верноподданный его британского величества и ничего не знаю о вашем де Лорене. Бумаги мои налицо, я поступил на фрегат в Ивернессе…

— Все это мне отлично известно, я знаю даже больше: что вы поступили на корабль помощником повара, для того чтобы дать должное употребление порошкам Луи Гаржу! Приберегите-ка их до более удобного случая, а теперь имейте в виду, что, как только высочество ступит на палубу, я прикажу немедленно схватить вас! Советую вам заблаговременно исчезнуть!

Питер медленно отошел от пораженного Лорена. Простояв неподвижно несколько мгновений, матрос осмотрелся и, видя, что никто не обращает на него ни малейшего внимания, осторожно укрепил канат за корабельным бортом.

В это время на берегу стало заметно движение: приближалась герцогиня со свитой. С фрегата спустили лодки.

Все офицеры двинулись вперед. Иезуит остался позади, не выпуская из виду шевалье де Лорена.

Анна Орлеанская села в капитанскую яхту, с ней поместились Бекингем, Барильон, Фейльад, госпожа Мертон и Керуаль, свита заняла остальные пять лодок. Как только яхта отчалила, иезуит с угрожающим жестом поднял руку. Лорен злобно усмехнулся и быстро, как молния, спустился по канату в море. Патер следил за ним. Сильными руками раздвигая волны, Лорен направлялся к деревушке Кургрен. На полпути его подхватила рыбачья лодка, и вскоре он совсем скрылся из виду.

Полчаса спустя «Стюарт» вошел в пролив, унося в Англию французскую посланницу Анну Орлеанскую.

Недели две спустя по отъезде Анны Орлеанской в том самом эрмитаже, где когда-то она против воли ближе узнала любимца своего супруга, собралось поздним вечером несколько человек. Хотя одна и та же цель привела их сюда, но, разделившись на группы, они как будто избегали друг друга. Двое придворных, герцог де Гиш и д’Эфиа, поджидали кого-то у древних руин. Граф Пурнон гулял с Локкартом по аллее, ведущей к замку, а внутри руин находились Сен-Марсан и патер Лашез, приведший с собой молодого священника, с которым оба вели оживленный разговор.

— Так она берет на себя всю ответственность за последствия, и лошади заготовлены вплоть до Седана? — спросил молодой священник.