Алек не понял, что убило его. Его убил бог из машины, судьба, расплата. Тот тип Руби выскочил из ниоткуда и упёр короткоствольный гангстерский револьвер, весьма подходящий владельцу стрип-клуба, ему в бок. Не припоминаю вспышки, но шума было достаточно, чтобы создать новость.

Знаменитое фото служит плохую службу случившемуся. Оно неподвижно и тем самым искажает события. Вы видите капитана Фрица, отпрянувшего назад от неожиданности, Руби, согнувшегося подобно боксёру, доставляющему солидный хук в печень и Алека с зажмуренными глазами и раскрытым в крике боли ртом. На самом деле всё произошло чертовски быстро, словно человека накрыло прибойной волной: вот он здесь, а через мгновение ока его уже нет.

Затем — хаос, суматоха, водоворот людей, рассыпавшихся подальше при звуке выстрела. Алек, падая, потянул за собой капитана Фрица, а другие офицеры навалились на Руби и прижали его к полу. Если и прозвучал знаменитый крик «Джек, ты сукин сын!», то я, наверное, упустил его. Снова сев, я меланхолично досмотрел сцену до конца. С Алека сняли наручники, уложили на каталку и увезли, Руби же увели. Репортёры пытались понять, что к чему, спрашивая друг у друга, действительно ли случился такой неожиданный поворот сюжета, который они только что видели.

Момент убийства Ли Харви Освальда Джеком Руби на глазах у капитана Фрица

Я мельком глянул на бесцветное, невыразительное, скорее всего уже бездыханное лицо Алека в тот момент, когда его увозили и понял, что он уже не жилец. После таких ранений не выживают, уж я-то насмотрелся на последствия подобных выстрелов в кишки и знал, какие разрушения жизненно важных внутренних органов они причиняют.

Возможно, ваше мнение обо мне улучшится после того, как вы узнаете, что первым моим чувством насчёт его смерти была печаль. Ещё один человек в Америке погиб насильственной смертью — будто бы не я был организатором насильственной смерти того, кто погиб перед ним! Насилие словно уподобилось заразе. Посеешь ветер — пожнёшь бурю, и я поневоле задумался: когда ураган доберётся и до меня?

Я знал его и питал к нему отвращение, как и все. Но в то же время я понимал, что он, несмотря ни на что, был — как и все из нас — человеком. Заслужил ли он своей участи? Полагаю — да, Джек Руби тоже так думал, а спустя несколько дней я услышал, как мой старший сын сказал: «я рад, что до него добрались».

Алек был ничтожеством, дураком, неспособным ни на что, но всё же он был человеком и умер так же, как и слишком многие люди — внезапно, в страданиях и в одиночестве.

Посреди всех истеричных новостных репортажей до меня так и не добралась мысль, посетившая меня лишь ночью — нам снова несказанно повезло. Бесспорно, удача благоволит смелым. Теперь Алек никому ничего не скажет, так что не будет никаких сумасшедших историй о циничных красных шпионах, манипулировавших им и обдурившим его. Миф не разлетится дальше — вместо него полетели другие, конечно же, абсолютно неверные, дразнящие воображение десятилетиями. Не будут написаны книги — во всяком случае, книги о Красном Повелителе, не будут сняты фильмы и сериалы, все секреты Алека будут похоронены вместе с ним. Повествование сместится в сторону видения из «Чикагских секретов», бандита, щекотливо близкого к людям с дурной репутацией и женщинам с невероятно пышными причёсками, ресницами и сиськами. И знаете, что я подумал? Мне не интересен Джек Руби, и меня это вполне устраивает.

Кончину Алека я наблюдал в одиночестве, поскольку Лон и Джимми уже уехали ранним утром воскресенья, двадцать четвёртого числа. Я встретил Лона перед его отъездом, так что пересказал отчёт Джимми и передал ему винтовку, увидев, как Лон укладывает её детали в кейс. Выглядел он унылым и подавленным, так что не сказал многого. Проснувшийся Джимми тоже заглянул к нему в номер, они с Лоном обнялись. Затем Лон уехал, а Джимми вернулся в номер собирать вещи, поскольку его рейс был чуть позже. Я же остался ломать голову о развязке судьбы Освальда.

Джимми никогда не принимал всё так близко к сердцу, как Лон — для этого он был слишком профессионален. Тогда я ещё не знал, что через полгода Джимми будет мёртв. Другой мой коллега по Тайным службам подписал его сработать обычное дело — установить прослушку линии в одном из посольств Восточного блока в Канаде. Однако, его заметил конный полицейский, увидевший тень в переулке и приказал остановиться. Джимми знал, что ему нельзя попадаться и давать показания, поскольку это обеспокоило бы многих, так что он бросился бежать. Полицейский же выстрелил, и Джимми остался лежать мёртвым на оттавской улице. Гибель его охарактеризовали как «загадочную», поскольку было неясно, чего ради американскому бизнесмену было ошиваться в переулке за чехословацким посольством и почему он побежал от полицейского. Requiescat in pace,[245]добрый друг, надёжный оперативник и герой.

Что же касается Лона — я знал, что ещё долго не услышу о нём ничего, пока он не разберётся с кое-какими делами. Если вы, Опасные Люди, думаете: почему бы не избавиться от него, раз уж он единственный, кто знает? — это значит, что вы кино пересмотрели. Дело в том, что я никого не устраняю. Мне даже не нравится эвфемизм «устранить», используемый вместо «убить», поскольку он звучит как атрибут дешёвой выдумки. Я — убийца с моралью. Я могу убить лишь по политическим мотивам, но никак не по личным: устранить угрозу, заработать денег или избавиться от раздражения. Будь как будет, я всё приму. Если Лон съедет с катушек от осознания вины и признается — что ж: я пойму такое его решение, куда бы оно меня ни вывезло. Не стоит жизни мир, в котором нельзя верить тем, кого любишь. Так что я не видел Лона вплоть до 1993 года, когда он уже носил другое имя и жил под чужой личностью.

В отеле я оставался до понедельника, двадцать пятого числа. По иронии судьбы на этот день был назначен генерал Уокер. Я оставался несмотря даже на то, что хотел бы оказаться дома и помочь Пэг и мальчикам пройти через эмоциональное потрясение — пусть они и не подозревали, что я его и создал. Однако спешить было нельзя: я не хотел дать чьему-нибудь пытливейшему из пытливейших уму повода связать события в Далласе с моим приездом и отъездом, так что я подождал с возвращением, взяв выходной и вышел на работу так, словно если бы совмещал обычные рабочие дела с царящей кругом скорбью.

Поскольку это мемуары, а не автобиография, позвольте мне опустить детали утешения семьи, парализующее уныние в Тайных службах, печаль даже самого Корда Мейера и скорбный траур Вашингтона DC, длившиеся всю зиму вплоть до весны. Вы, без сомнения, знакомы с культовыми иллюстрациями той эпохи, мне же более других запомнился гарцующий Чёрный Джек, лошадь без всадника с вставленными задом наперёд в её стремена сапогами.[246]Будет прискорбнейшей правдой заявить, что я вместе со всеми скорбел по убитому мною человеку. Я не испытывал никакой радости за исключением единственного момента — когда в мой номер заявился Джимми и я понял, что мы справились. Но то была профессиональная гордость за мастерски проделанную работу, а не охотничье упоение кровью после убийства.