Про серую громадину на Серафимовича говорили, что возвели ее на месте старинного кладбища, на разоренных могилах, и будто бы использовали для облицовки фасада надгробные плиты.

Наверное, ни в одной гостинице обитатели не менялись так часто, как в этом жилом доме. За два года, с тридцать шестого по тридцать восьмой, в квартиру могли въехать по очереди несколько семей. Арест, печать на двери, через пару дней заселяются новые постояльцы, иногда даже не успевают разобрать вещи. Арест. Печать. И потом никаких надгробных плит. Братские могилы.

В огромной квартире Поскребышева все было казенное, на мебели латунные бирки с номерами, даже на полотенцах в ванной синие штампы, как в больнице.

Илья заранее купил для именинницы забавную плюшевую обезьянку. В прихожей Поскребышев взял ее в руки, повернулся к зеркалу, прижал ухо игрушки к своему, почти такому же мягкому, большому и оттопыренному, скорчил очень похожую рожу и спросил:

– Ну, что, назовем животное Александром Николаевичем?

– Слишком официально, можно просто Шурик, – давясь от смеха, выпалила Маша.

– Это уж как именинница решит, – сказал Илья.

Именинница согласилась назвать обезьянку Шуриком. В ее исполнении это прозвучало «Фуик». Она подергала Фуика за хвост, поцеловала в нос, потрепала за уши, бросила на ковер, потом с деловитым сопением забралась на руки к Маше и больше уже не слезала.

Гостей собралось немного. Из сослуживцев Александр Николаевич пригласил только Илью. За столом сидели грустные пожилые дамы, родственницы Брониславы, жены Поскребышева, арестованной в мае прошлого года, когда Наташе не было еще и трех месяцев.

По стенам висело множество фотографий молодой красивой Брониславы. Сталин, конечно, тоже присутствовал в виде бюста на письменном столе и двух больших парадных портретов, в кабинете и в столовой. Но Бронки было больше, она смотрела отовсюду и улыбалась.

Маша с именинницей на руках бродила по комнатам. Наташа показывала пальчиком на фотографии, повторяла:

– Мама, мама!

Один раз пальчик уперся в парадный портрет, детский голос важно произнес:

– Сяинь!

Илья невольно вспомнил строчку из Машиного свежего стихотворения: «Он глядит на нас с ухмылкой».

Маша отнесла ребенка подальше от «Сяиня», остановилась возле портрета Бронки и сказала:

– Мама у тебя очень красивая, ты на нее похожа. Ну-ка, давай посмотрим, где будет спать обезьянка Шурик? Найдется свободная кроватка?

У этой малышки все было. Большой кукольный уголок, заграничные игрушки, нарядные платья и даже сводная сестра Лидочка, восьмилетняя дочь Бронки от первого брака. Лидочка очень любила Поскребышева, называла его папой.

На столе стоял роскошный торт с розовым кремом и вишнями, из него торчала свечка, которую Наташа успешно задула с третьей попытки. Взрослые умильно улыбались. После обязательного тоста за Сталина чокались клюквенным морсом за здоровье именинницы.

Поскребышев увел Илью в кабинет, стал рассказывать о народных средствах лечения язвы.

– Желтки сырые натощак – это еще ничего, терпимо, а вот масло подсолнечное глотать до того тошно – сил нет.

Говорил он громко, вроде бы спокойно, но при этом посапывал, и веко дергалось. Взяв карандаш из стакана, он стал рисовать на листочке. Вглядевшись, Илья увидел самолетик. На крыле крупные буквы: «ПРОСК». Александр Николаевич поднял глаза, выразительно взглянул на Илью и перечеркнул рисунок крест-накрест, так резко, что сломал грифель.

Илья взял другой карандаш, сдерживая дрожь в руке, написал: «Точно?» – вопросительный знак получился жирным, а слово едва читалось.

Поскребышев угрюмо кивнул и продолжил рассуждать о язве:

– Но вообще, ничего этого не нужно, если жрать нормально, диету соблюдать. Жареное, жирное, острое забыть. Утром кашка овсяная или манная, но только на воде. В обед супец овощной, без чеснока и перца. Картофельное пюре…

Карандаш вывел: «Держись от него подальше!» Взгляд тяжело, выжидательно уперся в глаза Ильи, потом опять опустился. На листке появилась еще одна фраза: «На всякий случай».

Илья перевел дух. Значит, не все так плохо. Поскребышев просто страхуется «на всякий случай». Шурик – обезьянка пуганая, опытная, чует опасность за версту, но может и ошибиться. Продолжает жить по старым, ежовским правилам, а время все-таки изменилось.

«Перестань, – одернул себя Илья, – ты ведь знаешь, нет никаких правил, ни старых, ни новых, ни ежовских, ни бериевских. Ничего нет, кроме прихотей и капризов Инстанции. Правило одно: убивает кого вздумается».

Поскребышев между тем скомкал листок, положил в глубокую медную пепельницу, чиркнул спичкой.

– Смотри, Крылов, ты вот молодой, организм у тебя пока крепкий, но не забывай: профилактика – лучшее лечение.

Оба молча наблюдали пляску оранжево-синих огоньков. Бумага корчилась, чернела, наконец осталась горстка сизого пепла. Поскребышев больше не сказал ни слова, только еще раз пристально взглянул в глаза и вместе с Ильей вернулся в гостиную.

Там был полумрак, горел торшер. Маша устроила для девочек театр теней, в кругу света показывала фигуры из пальцев. Волк гонялся за зайцем, белка прыгала и махала хвостом, птица взлетала, раскинув крылья.

Часы пробили одиннадцать.

– Спать, спать, – спохватился Поскребышев, – куда это годится? Ребенок в девять должен быть в постели.

Наташа заревела. Лидочка принялась уговаривать:

– Ну, папочка, все-таки день рождения.

Гости стали прощаться. Нянька хотела уложить малышку, но та не могла оторваться от Маши, обвила ее руками и ногами.

– Я обязательно приду еще, тебе пора спать, – растерянно уговаривала Маша.

Поскребышев вмешался, попробовал взять ребенка, но поднялся такой рев, что ему пришлось отступить.

– Давайте я сама, – предложила Маша и унесла малышку в детскую.

Илья заглянул туда минут через двадцать. Маша сидела у кроватки, малышка спала, вцепившись в ее палец. Маша очень осторожно разжала детскую руку. Наташа всхлипнула во сне, забормотала:

– Мама, мама…

В машине Маша спросила:

– Как он не боится держать столько фотографий? Арестованных даже из семейных альбомов вырезают, а у него все на виду, на стенах. Ведь донесут, нянька эта и домработница…

– Давным-давно донесли. – Илья усмехнулся. – Он постоянно под рентгеном.

– Значит, ему разрешили оставить?

– Значит, разрешили. Тем более никаких официальных обвинений его Брониславе так и не предъявлено. Она просто исчезла, и все.

– Разрешили оставить. Обвинений не предъявлено. Просто исчезла, и все. Портреты жертвы и палача рядом, какое-то особое, изощренное издевательство. Наверное, палачу это нравится, – бормотала Маша, – но с другой стороны, если бы не осталось фотографий, Наташа и не знала бы, как выглядела ее мама, а старшая Лидочка постепенно забыла бы лицо.