Ося мысленно набирал берлинский номер. Услышав голос горничной или мужа, он бы молча положил трубку. Если бы ответила Габи, он бы сделал то же самое, но через пару минут. Пришлось отступить от столика на безопасное расстояние, чтобы рука не дотянулась до аппарата.

«Сестра» не поскупилась. Ося получил номер в мансарде с ванной комнатой, камином и просторным балконом. На стене, в строгой раме из темного дерева, висел пейзаж неизвестного художника, зеркальная копия вида с балкона: бирюзовая гладь озера, белый Монблан. На полу лежали домотканые цветные циновки, на огромной кровати – лоскутное покрывало. Льняные шторы были отделаны грубым кружевом. На комоде поблескивал глазурованными боками кувшин со свежими фиалками. На чугунной подставке возле камина высилась горка аккуратно сложенных поленьев. В ванной комнате Ося нашел все необходимое, от зубной щетки и теплого халата до бритвенного станка с набором лезвий.

На маленьком бюро возле балконной двери стояла пишущая машинка «Ремингтон», новейшая модель, почти беззвучная. В ящике лежала стопка бумаги и пачка копирки. Текст интервью с профессором Мейтнер предстояло перепечатать, дополнить своими комментариями и отдать Ансерме. «Сестра» требовала письменного отчета о проделанной работе.

На балконе, рядом с креслом-качалкой, Осю ждал сюрприз от Ансерме. На круглом столике бутылка вина «Глаза куропатки», ваза с зелеными яблоками и ассорти местных сыров. Из каждого кусочка торчала тонкая деревянная шпажка.

«Макет идеальной Европы, – подумал Ося, усаживаясь в кресло, – теплица в центре вечной мерзлоты, оазис в пустыне или пир во время чумы».

Кресло поскрипывало, ветер холодил лицо, слабо мерцали первые звезды. В сумеречном свете силуэт Монблана напомнил профиль Карла Маркса. Пышная борода, толстый круглый нос. Заметив сходство, Ося уже никак не мог от него отделаться. Стоило взглянуть на вершину, сразу вылезал всклокоченный автор «Капитала» и портил удовольствие.

Вино «Глаза куропатки», розовое, легкое, с тонким сладковатым привкусом, напомнило поцелуй фрау фон Хорвак. Это сходство раздражало меньше, чем профиль Маркса в виде Монблана, но после каждого глотка в голове шелестела вежливая фраза: «Мы с Габриэль очень сожалели».

Ося замерз и с удовольствием залез сначала в горячую ванну, потом под перину. Казалось, он заснет мгновенно и проспит часов десять, но сон пропал. Он лежал с открытыми глазами, глядел в косой бревенчатый потолок. Тьма сгустилась, зашептала:

– Сюжет уже написан, ничего изменить нельзя.

Ося повернулся на бок, накрылся с головой, зажмурился, забормотал в подушку:

– Сюжет бездарный, строится на неправдоподобных совпадениях и фальшивых мотивациях. В двух странах случайно и почти одновременно к власти пришли два буйно помешанных. Один маньяк, другой бандит. Бандит с маниакальным упорством убивает своих подданных. Подданные восторженно аплодируют. Маньяк с бандитской наглостью захватывает и грабит соседние страны, будто только у него одного есть армия, а других армий просто не существует. Цивилизованные политики принимают самые идиотские решения из всех возможных, сочиняют уважительные причины своей тупости и трусости. Ученые делают урановую бомбу для маньяка, надеясь, что она поможет им уцелеть, и уверяя друг друга, что спасают мир от всех будущих войн.

Сгусток тьмы быстро, мелко трясся от смеха и обретал очертания, смутное подобие человеческой тени.

– Да, не Шекспир, извини. Но других сюжетов не осталось. Этот последний. Он уже написан, ничего изменить нельзя.

Ося понимал, что перед ним всего лишь призрак его собственного страха. Днем удавалось загнать гадину в самый дальний, пыльный угол души. Ночью, на границе сна и яви, тварь вылезала.

Ося резко сел на кровати, помотал головой:

– Слишком бездарно и скучно. Персонажи все на одно лицо: идиоты, мерзавцы и трусы. В жизни так не бывает.

Тень расползлась по косому потолку, полоска лунного света, сочившегося сквозь щель между шторами, рассекла ее на две половины.

– При чем здесь жизнь? Сюжет совсем о другом, на то он и последний. Действуют в нем не люди, а массы. Откуда же взяться разнообразию?

– Массы не могут действовать, у них нет разума.

– Ладно, они не действуют, они движутся, колышатся, вопят и терзают друг друга. – Тень помахала смутными руками и покрутила квадратной головой. – Разума ни капли, зато предрассудков и суеверий – океан. Зачем суетиться, рисковать жалким остатком собственной жизни, если все уже предрешено?

– Кем предрешено?

– Никем. Они сами это делают. Из века в век одно и то же. Или ты предпочитаешь верить в существование тайного заговора темных сил?

Мысль о том, что все предрешено и этот сюжет может стать последним, не давала покоя. Ося искал исторические аналогии. Первой была чума. Миллионы трупов без всяких танков и пулеметов. Таинственная «черная смерть» питалась обыкновенной грязью, банальным человеческим свинством. Средневековые европейцы не мылись годами, поскольку считали грехом созерцать свое обнаженное тело. Ели руками, плевали куда попало. Содержимое ночных горшков выплескивали из окон на головы прохожим. В сточных канавах дерьмо и помои смешивались с кровью скотобоен, и все это стекало в реки, из которых брали питьевую воду. Улицы представляли собой свалки и болота нечистот, горожане передвигались по ним на высоких деревянных ходулях, чтобы не увязнуть. Тонули в собственном дерьме, задыхались вонью, разводили крыс, блох и вшей, но, вместо того чтобы мыться, стирать одежду и чистить улицы, искали виноватых, заговорщиков, отравителей, распространителей заразы.

В Средние века «черная смерть» забрала каждого четвертого и отступила, когда европейцы освоили элементарные гигиенические правила, известные с древнейших времен. Мыться вроде бы научились, но предрассудки и суеверия выросли до масштабов массового безумия.

Следующая аналогия – охота на ведьм. Конец пятнадцатого века. Роль чумной крысы сыграло сочинение монахов-инквизиторов Генриха Инститориса и Якова Шпренгера «Молот ведьм». Наукообразный трактат о том, что женщина – несовершенное животное и орудие дьявола. Женщины привораживают мужчин с помощью магии, летают на метлах, пьют кровь, насылают болезни, град и засуху. Если их не истреблять, они окончательно поработят мужчин, завладеют миром, и наступит конец света. Каждый, кто это отрицает, – сам колдун и орудие дьявола. Далее следовала инструкция, как пытать уличенных в колдовстве и добиваться признаний.

Предисловием к трактату стала «Булла о ведьмах» папы Иннокентия VIII, официальное церковное благословение на истребление женщин. Гутенберг уже изобрел печатный станок, и книга распространилась по Европе со скоростью чумы.

«Молот ведьм» был написан на латыни, его переводили на европейские языки, изучали в университетах, неграмотным читали вслух с алтарей. Дела о колдовстве вели не церковные, а светские суды. Заодно с женщинами пытали и сжигали детей, от двух лет и старше, студентов, врачей, ученых, священников и монахов, в общем, всех подряд. Монахини сами объявляли себя ведьмами и сходили с ума дружно, целыми монастырями. Протестанты из соображений экономии древесины и хвороста привязывали к одному столбу десяток осужденных.