Эта проблема разрешилась раньше, чем Курт с Вильгельмом закончили ужинать. Буйство стихий горожан не напугало, но слегка обеспокоило, и по этому поводу во всех пяти храмах Ауфбе в полночь должна была начаться всенощная служба. Люди группами — втроем, впятером — бесстрашно выходили в царящий за стенами ад.

Вильгельм прилип к окну и только головой качал, глядя на смельчаков, уходящих в бурю:

— Знаешь, Курт, этот — хм! — дождик, на людей тоже не попадает. Ну, дома, ладно, должным образом освящены, или, как там ты говорил, а горожане что, все как один безгрешные?

— Ты улавливаешь. Сами они так не думают, поскольку гордыня — смертный грех, но дело, видимо, как раз в этом. Правда, не безгрешные, а праведные, так будет точнее.

— Бред какой-то!

— Ну, извини, ты знал, куда ехал.

— Тебе надо будет прибиться к кому-нибудь, иначе живьем до города не доедешь. Да и машину жалко.

Резон в словах Вильгельма был, и Курт сунулся к хозяйке с просьбой подыскать ему трех-четырех пассажиров. Может быть, фрау Цовель сама предпочтет ехать в город, а не идти по мокрой, разбитой дороге?

Онемев на секунду от неслыханной чести, Агата Цовель быстро закивала, и так же быстро сообразила, в чем дело. Сложила руки на груди и мягко рассмеялась:

— Молодой господин думает, что только тем, кто родился в Ауфбе, не страшны стихии? Господин Гюнхельд, нас демоны обходят стороной, а от вас — разбегаются в ужасе! Так что ни о чем не беспокойтесь. А мы и пешочком добредем, так лучше будет. Чтобы уж никого не выделять. Змей ярится, — добавила она доверительно, — не по нутру ему праздник. Ну да мы знаем, что делать.

— Надеюсь, — пробормотал Курт.

Распрощался с гостеприимной хозяйкой, пожал руку Вильгельму и, затаив дыхание, распахнул тяжелую входную дверь.

Вокруг было сухо и темно. Светло… Темно… Тьфу ты, пропасть! Рядом, в нескольких шагах, текла огненная река, в нее падали куски льда и испарялись с громким шипением, небо в разрывах туч каждую секунду становилось ярко-белым, а дома и деревья, и собственный автомобиль на стоянке меняли цвет так, что больно становилось глазам. Но и все. Этим неудобство исчерпывалось.

Курт недоверчиво провел ладонью по крыше “Победы”. Ни капли влаги на прохладном металле. Чудны дела твои, Господи… что-то будет? Еще и Змей в бега подался.

Элис обиделась на Курта. Не сильно — все чувства казались выцветшими, поблекшими на фоне ненависти и злости, направленных на Улка — но все же обиделась. За своими, несомненно, многочисленными делами господин комсомолец о ней даже не вспомнил. Весь день Элис просидела во флигеле, ожидая, что Курт зайдет хотя бы из вежливости, а он так и не появился.

Надо сказать, что флигель оказался уютным. Три маленьких комнаты, залитые процеженным сквозь зелень деревьев солнечным светом, и кухня с неожиданно современной плитой, духовой печью и отличным комбайном фирмы “Бош”. Поддержим отечественного производителя! В доме Хегелей Элис о подобном могла только мечтать. А здесь она с грустью вспомнила бубаха и призрачных служанок: готовить самой, пусть даже с помощью современной техники, было лень. Впрочем, как вскоре выяснилось, эти заботы взяли на себя гостеприимные хозяева, — после полудня в двери постучалась пожилая дама в платке и некрасивом платье, представилась Еленой Гюнхельд и сообщила, что уборка и приготовление пищи гостям флигеля входят в ее обязанности. Элис немедля попыталась выяснить, кем приходится фрау Гюнхельд Курту, но совместные изыскания завели в тупик: таким далеким степеням родства еще не придумали названий.

В общем, день прошел нескучно: одних только наставлений, вышитых крестиком на желтоватых от времени салфетках во флигеле было читать, не перечитать. А еще свежие газеты и журналы. Только вот Курт так и не пришел. Ну и не надо, хотя, конечно, с его стороны это было некрасиво.

…Его считали трусом. Давно и прочно сложившаяся репутация существа, осторожного до такой степени, что это вызывает усмешку, сослужила добрую службу. Его считали трусом, а он просто умел воевать. В отличие от Владычицы. В отличие от Бантару. Когда в начале своего правления Эйтлиайн вымел силы Полудня из Тварного мира, это сочли случайностью, везением, неожиданной благосклонностью Иун — удачи. Но принц не любил ее, взбалмошную, непредсказуемую и жестокую. Ему не нужна была Иун. Другая сила, крылатая, как он сам, прекрасная и гордая, шла в бой вместе с ним. Буэ — победа, было ее имя. И крылья ее блистали, как полированная сталь, а в голосе пел металл.

Его называли Убийцей и Врагом, и Кровопийцей, и еще множество нелестных и пугающих прозвищ дали Крылатому в дни его прошлых побед. О нем рассказывали страшные сказки, а он просто не любил воевать.

Как странно. Рожденный побеждать избегает войны, а обреченные на поражение рвутся в бой. Кто сделал так? Зачем?

Враги ждали герольдов, ждали хвастливых песен, поединков перед строем, чествований павших героев, ждали стихов лучших бардов, восхваляющих своего вождя и осыпающих хулой Владычицу и ее войска. Враги ждали, что все будет по правилам. Они так и не поняли, что правила устанавливает победитель. Нет красоты в войне, стаями черных птиц кружилась она в беснующемся небе, каркала, роняя скользкие перья, отвратительная и страшная.

Дрегор, Владыка Темных Путей, говорил, что побеждать нужно честно. Его внук знал, что побеждать нужно. А честность уместна, когда враг разбит.

…Элис видела сон: там было небо, светлое от жары, была пыль, сухая трава под тысячами копыт. Земля дрожала от гула — это грохотала по ней конница, блистали сабли, эхом катился из раззявленных ртов невнятный боевой клич. Конница преследовала кого-то. Небольшой отряд — латники в потускневших доспехах на усталых лошадях из последних сил пытались оторваться от врага и не успевали. Не успевали…

Команда была не слышна, но маленький отряд рассыпался веером так слаженно, будто люди и лошади не раз отрабатывали непростой маневр. А из травы, из кустов впереди, из каких-то невидимых щелей в земле, чуть ли не из сусличьих нор загрохотали выстрелы пушек. Там, во сне, Элис знала: это не пушки, у этих орудий другие, странные, незнакомые названия — каморные кулеврины, дорндрелы, большие фальконеты…

Элис никогда не слышала таких слов, но во сне, не задумываясь, могла правильно назвать любую деталь орудий или часть конской сбруи, и знала, как называются доспехи на всадниках… Еще она знала, что быстро перезарядить пушки невозможно, и если атака не захлебнется после первого залпа…

Атака захлебнулась.

И увидев, что стало с конницей, попавшей в засаду, Элис даже во сне крепко зажмурилась.

Уцелевшие всадники разворачивали лошадей. А отступавшим латникам, заманившим врага в ловушку спешно подводили свежих лошадей, и новые бойцы присоединялись к отряду. Роли поменялись: теперь те, кто бежал от смерти, бросились в бой.

Страшное дело — стычка конных отрядов, страшное и кровавое, но когда ты там, внутри, в сече, весь бой видится иным, как сквозь розовую завесу — сквозь пелену брызжущей в лицо крови.