точно такую же, но после экспедиции, уже в Миннеаполисе, и, конечно же, в присутствии очаровательной Пэтси. В противном случае, пояснил я ему, Пэтси может никогда не узнать вкуса этого шоколада, так как он просто-напросто не выдержит и растает под хищным взглядом предводителя. Уилл благодушно согласился с моим предложением и вновь вернулся к своему дневнику. Я же решил, что сегодня самое время заняться косметическим ремонтом порядком поизносившейся кожи лица. От постоянного воздействия морозов, ветра и сильного ультрафиолетового излучения весеннего гренландского солнца кожа моя обуглилась и местами потрескалась, главным образом на крыльях носа (а их размах, как вы уже знаете, перекрывал половину щечного пространства) и на щеках. Для контроля за своими действиями я использовал зеркало компаса «Silva» – официального компаса экспедиции. Практически не прибегая к хирургическому вмешательству, я обновил около 40 процентов видимой поверхности лицевого кожного покрова. На обновленных участках кожа светилась радостным розовым поросячьим блеском, резко контрастируя с соседними коричнево-желтыми пораженными участками. Результаты этой косметической операции произвели на предводителя такое же впечатление, как окрашенная «Титаником» голова Ипполита Матвеевича на Остапа Бендера. В отличие от Остапа, Уилл воздержался от комментариев. Молча взяв у меня зеркало, он долго смотрел на свое лицо и особенно на давно требовавший капитального ремонта нос, малиново-красный цвет которого свидетельствовал о последней стадии дозревания, затем вздохнул, философски заметив: «Могло быть и хуже», – и продолжил прерванное занятие. Мне оставалось лишь позавидовать его выдержке.

Как еще одно подтверждение того, что «ничто на Земле не проходит бесследно», я обнаружил сегодня в рукаве куртки пропавшую несколько дней назад черную наголовную повязку. Когда после пропажи вечером в палатке я поделился своим горем с предводителем, тот не долго думая достал из одного из своих многочисленных сховов вполне приличную легкую лыжную шапочку. Но мне этого было мало. Я заявил, что не люблю шапки, полностью закрывающие голову, ибо мне в них было жарко идти впереди на лыжах (чувствуете подтекст – я начинал потихоньку спекулировать своей «исключительностью» в команде). Подобные капризы могли вызвать раздражение у кого угодно, только не у предводителя. Не дав мне опомниться, он в лучших ковбойских традициях своим огромным тесаком снял скальп у злополучной шапчонки и с лучезарной улыбкой протянул ее мне. «Теперь, надеюсь, все в порядке?» – сказал он и тут же, как будто что-то вспомнив, выхватил останки шапки из моих рук и левой рукой быстро, слегка высунув от усердия язык, размашисто написал фломастером на тулье «Виктор». Критически осмотрев творение своих рук и оставшись, видимо, вполне довольным содеянным, он снова протянул ее мне. Надо сказать, что после хирургического вмешательства Уилла шапочка приобрела все свойства простой налобной повязки: она оставляла затылок свободным, а лоб и уши, наиболее чувствительные к холоду, – закрытыми. Я безоговорочно принял ее на вооружение и за несколько дней привык к ней настолько, что уже не хотел возвращаться к старой, когда-то незаменимой повязке. Поэтому пришлось спрятать свою находку до лучших времен.

Одной из любимых тем для обсуждения у нас с Уиллом была тема нашего послеэкспедиционного турне. Предводитель, полностью владевший информацией об этом, сообщил, что если мы все-таки придем к финишу 16 июня, то пресс-конференция состоится в Нью-Йорке 20 июня, а оттуда мы полетим в Миннеаполис. Обратные билеты у меня были на первое июля, и при таком раскладе их надо было бы менять на 26 июня из Нью-Йорка. Меня этот вариант устраивал. Я беспокоился о сохранности с таким трудом отобранных у Гренландии проб ее кожного покрова. В Нью-Йорке я надеялся поместить пробы в холодильник где-нибудь в Международном аэропорту Кеннеди. Финалом нашей беседы стало неожиданное предложение Уилла организовать сегодня совместный ужин у нас в палатке. Семена советского коллективизма, столь усиленно – по поводу и без повода – насаждаемые мной, давали первые всходы! Примечательно, что идея эта была подсказана не мной. Предводитель, который еще недавно считал для себя обременительной компанию более чем из одного человека, предложил совместный ужин и даже взялся изготовить суп для всех нас вместе взятых! Ай да, предводитель! Ай да, молодец!

В ожидании вечера я исследовал еще многочисленные и болезненные трещины на пальцах и с удовлетворением отметил, что они постепенно затягиваются и стали уже не такими болезненными. Реабилитация кожи пошла быстрее и потому, что последнее время было тепло. Я понимал, что эта проблема может стать очень серьезной в Антарктике и надо будет предусмотреть какую-нибудь эффективную мазь для смягчения кожи. Вообще, для меня основным итогом первого месяца путешествия была появившаяся уверенность, что я смогу выдержать предстоящую экспедицию. Отношения с ребятами были прекрасными, несмотря на языковой барьер. Мы вполне уверенно и с удовольствием общались, и это было главным залогом успеха предстоящей экспедиции для всех нас без исключения.

Сегодня впервые на совместном ужине были обнародованы секретные координаты точки нашего предполагаемого финиша на леднике Гумбольдта: 79° 45’ с. ш. и 61° з. д.

23 мая

Ах, если б жив был Карл Брюллов,

То он бы, красок не жалея,

На снег натянутых холстов

Обрушил бы свою Помпею!

Погода в течение дня и предыдущей драматической ночи: ветер, ветер, ветер, все тот же юго-восточный ветер 10–12 метров в секунду, ночью порывами до 14–18 метров в секунду, низовая метель, видимость ограниченная, облачно.

Основные события сегодняшнего дня произошли накануне ночью! Вчера во время дня отдыха на совместном ужине было принято еще одно принципиально важное решение из цикла «Повсеместное наступление на права скользящих». Неуемный предводитель, которому не терпелось попасть на пресс-конференцию в Нью-Йорк, а затем – в свой родной дом к ненаглядной Пэтси с шоколадом, предложил удлинить рабочий (скользящий) день. Предлагалось начинать движение в 8.30 вместо 9.00 и останавливаться в 18.30 вместо 18.00, что давало нам лишний час движения. Явным нарушением демократического характера процедуры голосования по этому вопросу стало, на мой взгляд, отсутствие на нашем собрании представителей от собак. Необходимо было пригласить хотя бы по одному от каждой упряжки, ведь именно им предстояло на своих плечах и лапах вынести все тяготы последствий этого негуманного решения предводителя. Когда я предложил ему пригласить хотя бы Честера, как самого заслуженного из всех наших собак, Уилл только отмахнулся, а я же живо себе представил Честера в нашей палатке в дополнение к нам шестерым, из которых один Бернар стоил троих… Вряд ли ситуация разрешилась бы так просто, как в фильме «Мимино», когда Валико Мизандари деликатно