лицом к лицу с этим, не побоюсь необычного для Гренландии слова, юго-восточным пассатом. Единственным обстоятельством, хоть как-то примирявшим нас с нашим назойливым попутчиком, было именно то, что он в сущности таковым и был и дул практически в спину. В ясную и солнечную погоду он был не так заметен и даже нравился мне своей упругой настойчивостью, но стоило появиться облакам и пойти снегу, как он немедленно превращался в основной раздражающий фактор нашего существования.

Сегодня был именно такой день. С самого утра белая мгла своей непроницаемой пеленой укутала все окрест. Дополняя общую безликую, лишенную контрастов и теней картину, все тот же юго-восточный ветер нес снежную пыль, забивавшуюся во все щели, складки одежды и, самое неприятное, – в шерсть собак. В этом смысле попутный ветер был для них куда более опасным, чем встречный. Он как будто раздевал их, глубоко проникая под густой подпушек и с силой внедряя туда снег. От тепла собачьих тел снег, естественно, таял, превращаясь в смерзающийся с шерстью лед. Обычные собачьи приемы по очистке шкур от снега, заключавшиеся в энергичном потряхивании всем туловищем, начиная с морды и кончая самым кончиком хвоста, в данном случае не помогали. Лед прочно держался на их шкурах, и собаки могли освободиться от своих неприятных и болезненных оков только через несколько дней по-настоящему солнечной и бесснежной погоды.

Я продолжал осваивать новые лыжи. Утром перед стартом в этот процесс мне поневоле пришлось включить всех участников команды. Дело в том, что я никак не мог справиться с фиксацией своих модных ботинок в автоматически (согласно инструкции) защелкивающихся креплениях. Я крутил обутой в ботинок ногой и так и эдак, вставляя укрепленную на его носке металлическую скобу во все возможные и невозможные элементы конструкции креплений, но тщетно – они никак не реагировали на это и не захватывали мощным щелчком своих пружин (как в инструкции) носки моих ботинок. Собрались эксперты. С одной стороны, всем было интересно, чем все это закончится, а с другой – надо было как-то ускорить процесс, затягивавший наш выход. Как и следовало ожидать, первым сориентировался Этьенн. Он отыскал какую-то стопорную планку и удалил ее. Крепления тут же заработали в полном соответствии с инструкцией, и мои ботинки были крепко-накрепко пришпилены к лыжам. О том, удастся ли мне когда-нибудь их снять после проведенной Этьенном модернизации, я не думал: главное, что я был в строю и в полной боевой готовности начать движение. В конце концов всегда оставался вариант снимать лыжи вместе с ботинками, так что перспектива спать с лыжами на ногах могла рассматриваться только теоретически.

Предводитель вызвался сегодня идти следом. Он тоже был на беговых лыжах и в не менее элегантных ботинках, а потому не хотел, по-видимому, отставать, хотя по такой погоде гонок явно не предполагалось. Я все время шел, ориентируясь по компасу и следя за тем, чтобы лыжи мои не разъезжались. Последнее было особенно трудно в условиях белой мглы и скрытых ею неожиданных взлетов и падений рельефа. К концу первого часа левый ботинок начал весьма ощутимо жать в области подъема. Я успокаивал себя тем, что новые ботинки по определению обязаны жать и что это скоро должно пройти.

Во время ланча, когда мы с Уиллом наслаждались супчиком из его волшебного термоса, к нам подсел Джеф и неожиданно спросил: «Как твои ноги, Виктор? Они не устали после такой долгой гонки впереди?» Пришлось сказать правду, что было особенно приятно. Мои ноги действительно не болели (очевидно, сказывалась невысокая техника скольжения на лыжах), единственное, с чем я действительно начинал испытывать некоторые проблемы, были глаза, устававшие от постоянного напряжения при разглядывании горизонта в поисках ориентиров, особенно в условиях белой мглы. Как бы вторя Джефу, уже вечером, когда мы остановились на ночлег, ко мне подъехал Этьенн и сказал: «Ты хороший лидер, Виктор!» – и одобрительно похлопал меня по плечу. После таких признаний я настолько расчувствовался, что незамедлительно выразил готовность идти впереди до самого финиша экспедиции. Это предложение было с благодарностью принято всеми без исключения участниками команды.

Итог этого не самого простого дня был неплохим – 28 миль, то есть, несмотря на происки погоды, нам пока удавалось придерживаться намеченного графика. Наше положение на 24 мая 71° 45’ с. ш.

Из-за более позднего времени остановки я завершал свою работу с упряжкой, как то укреплял ледяной якорь и растягивал доглайн, распрягал собак, снимая с некоторых из них (наиболее голодных) постромки, разводил их по заранее согласованным с ними местам ночлега, кормил, заготавливал снег для воды и корм для собак на следующие два дня, только около 8 часов вечера. Если же случалось что-то непредвиденное, чаще всего голодные собачьи бунты, когда они вырывали со снегом и льдом якорь и бросались к нартам с заветными ящиками с кормом, то времени уходило еще больше. К моему приходу Уилл успевал полностью обжить наше скромное жилище, а на каждом новом месте стоянки это приходилось делать заново, приготовить ужин, иногда даже и поужинать сам. Мне оставалось только разоблачиться, и я мог сразу же приступать к ужину, что было чертовски приятно. Я думал, как хорошо, что мы с предводителем так славно разделили наши обязанности по лагерю: он предпочитал наводить уют и готовить, я – приходить на все готовенькое, избавляя его при этом от опостылевшей ему за долгие годы странствий с собаками рутинную работу с упряжкой. Мне же очень нравилось распрягать собак, растирать их натруженную грудь и хвалить всех вместе и каждую в отдельности за ту титаническую работу, которую они выполняли в самых суровых условиях и при намечающемся дефиците питания. Правда, иногда не обходилось и без конфликтов. Сегодня, например, снимая с Тима постромки, я обнаружил, что они снимаются подозрительно легко, и все потому, что этот поистине неисправимый Тим опять, в который раз, перегрыз одну из лямок. Это была удивительная собака! Небольшого роста, с короткой абсолютно черного цвета шерстью, он менее всего походил на ездовую собаку, но было в нем что-то такое, что невольно заставляло относиться к нему с уважением. У этого пса был очень твердый и независимый характер. Он никогда, во всяком случае когда мы могли это видеть, не выказывал своего отношения к происходящему вокруг него. Ему, казалось, были чужды все эти собачьи уловки и хитрости, направленные на привлечение к себе внимания, как то поскуливание, помахивание хвостом, реверансы и тому подобное. Стоя во время кормежки в едином собачьем строю среди скулящих, воющих, лающих,