— Не только интересно, но и в высшей степени полезно.

— Я тоже так думаю. Итак, отец отошел от активной политической жизни и, как ни странно, тут же превратился не в тайного советника, а в тайного советчика фюрера. Кстати, очень хорошие отношения сложились у папы и с нашим адмиралом, в результате чего я и попала в его службу. А теперь — самое главное. Ранней весной 1942-го фюрер неожиданно появился у нас в доме и они, как обычно, уединились с папой в его комнате, где пробыли необычно долго, почти два часа. И это если учесть, что фюрер очень высоко ценит свое время и расходует его крайне скупо. А тут вдруг такое расточительство! Я, как всегда, накрывала на стол. Надо знать, что фюрер терпеть не может ни слишком горячий, ни остывший чай, а потому приходилось то и дело входить к ним.

Обычно тема их разговора меня мало интересовала, но на сей раз гость упомянул имя адмирала Канариса, что сразу настроило меня совершенно иначе. Поэтому всякий раз входя в комнату, я внимательно вслушивалась в обрывки фраз с тем, чтобы в конце выстроить из отдельных деталей связную логическую цепь.

— Прости, а не проще было бы просто поинтересоваться темой их беседы у отца?

— Нет, не проще. У нас в семье не принято расспрашивать о том, о чем тебе не рассказали. Правда, чуть позже отец посвятил меня в кое-какие детали.

Карин потерла обеими руками виски, призывая память к сотрудничеству.

— Итак, в начале весны 1942 года наша госбезопасность в лице ее руководителя Гиммлера доложила фюреру о том, что абвер и лично ее руководитель Канарис активно используют в работе агентов из числа евреев. Некоторые из них находятся на личной связи у адмирала, и он регулярно проводит с ними встречи в Танжере, Мадриде, реже в Стокгольме.

Момент для интриги был выбран грамотно. Фюрер только что вернулся с разбора положения на русском фронте и уже был, естественно, предельно взвинчен. Как только он услышал фамилию Канарис в сочетании с вопросом о евреях, то впал в истерику, вызвал главнокомандующего Кейтеля и приказал немедленно откомандировать Канариса на действующий флот, так, чтобы тот «не мозолил больше глаза». Кейтель покорно склонил голову и тут же подготовил соответствующий приказ, который должен был подписать фюрер. Был ли то рок, висевший над адмиралом, или воля случая — судить не берусь. Но ровно день спустя фюрер пожаловал к нам и среди прочего поведал отцу о своем решении в отношении Канариса.

— Полагаю, что это ошибка, причем довольно серьезная, — негромко, но четко произнес отец после длительного размышления. Именно эти слова услышала я, войдя в эту минуту с подносом.

— Ты выступаешь в защиту адмирала из-за твоих с ним дружеских отношений!

— Добрые отношения складываются нередко, а вот настоящую проверку они проходят, как ты прекрасно знаешь, только в самых отчаянных ситуациях, например, на фронте, перед лицом смерти. Этот вопрос у нас с тобой решен раз и навсегда.

— Пожалуй, ты прав.

— И еще одно, — продолжил отец, — когда-то твой верный заместитель по партии, маршал Геринг, сформулировал такой постулат: «Кто еврей, а кто нет — определяю я».

— Это впервые сформулировал я, а не Геринг, он только стал это повторять!

— Тем более! По-моему, сегодня у Германии достаточно врагов, чтобы сознательно отказываться от полезных услуг со стороны любой расы.

* * *

— Не устал слушать?

— Ты великолепный рассказчик, и я готов.

— Что ж, прекрасно. Тогда завершим устную эпопею. Сутки спустя меня вызвал адмирал. Стол был накрыт для визита дамы — чай, пирожные, печенье. Когда я вошла, адмирал встал и развел руками.

— Я знал вас с детства и теперь размышляю, как мне к вам обратиться.

— Самое светлое время в жизни — это детство, и любое возвращение в него — большая радость.

— Тогда садись, будем пить чай и есть торт.

— Сладкое и печеное — моя слабость.

— Вот и наслаждайся. А у меня к тебе всего один вопрос. Впрочем, не захочешь — не отвечай, я не обижусь.

— Как же можно? Ведь вы с детства были для меня дядя Вильгельм, самым близким другом нашего дома! Мама в вас души не чаяла.

— Тогда постарайся вспомнить, когда вас в последний раз посещал фюрер? Хотя бы примерно.

— Почему примерно? Могу сказать абсолютно точно. Он пожаловал к нам третьего дня совершенно неожиданно, в час пополудни, и был в отвратительном настроении. Они с папой тут же уединились в его кабинете. Я как обычно приготовила что-то к чаю, принесла и поставила на стол. Чай приходилось подавать несколько раз. В очередной раз, войдя, я услышала, что речь зашла о вас. Папа высказывался категорически против вашей отставки.

Тут адмирал остановил меня.

— Спасибо, Карин, именно так и представлял я себе весь ход событий.

— Мы допили чай и распрощались. Адмирал проводил меня до двери и попросил, чтобы этот разговор остался между нами. Я все это тебе рассказала к тому, чтобы ты смог представить себе сложившуюся ситуацию.

Она судорожно поежилась, рассказ очевидно опустошил ее.

— Может быть, вернемся в отель?

Это был и вопрос, и мольба в одной фразе. А, кроме того несомненное желание остаться наедине.

Стоило им переступить порог «Ритца», как из дальнего угла вестибюля послышался резкий окрик, полный упрека.

— Где же это вы пропадаете? Я уже подняла на ноги почти весь Париж! — Коко сидела за уютным столиком в глубоком кресле с высокой спинкой и двумя непомерно большими подушками по бокам, благодаря чему очень напоминала лопоухого неуча на экзамене.

— А мы, стало быть, гуляли как раз по оставшейся небольшой его части! — улыбнулся Генрих.

— Если так, то позвольте представить вам секретаря немецкого посольства в Париже, господина…

— Кухинке, — с этими словами сидевший напротив молодой человек несколько приподнял свой зад над креслом, однако, чтобы не переохладить его, совсем невысоко. Было заметно, что он с сочувствием отнесся к желанию богатой дамы снять внутреннее напряжение — за ее счет. Тому подтверждением была опустошенная бутылка кальвадоса.

Коко жестом подозвала официанта и заказала бутылку красного вина «средней молодости», а также распорядилась придвинуть еще два кресла для гостей.

— Но сделайте это, естественно, в обратном порядке, — подняв палец, добавила она.

Когда все расселись, Кухинке не без труда настроил свой голос на официальный тон:

— Господа! Я как представитель имперского посольства во Франции уполномочен послом Германии доктором Отто Абецем пригласить вас на обед, который состоится завтра в 18 часов в узком кругу.

— Полагаю, мы должны поблагодарить господина посла за приглашение, а господина Кухинке за добрую весть, — поспешила дать заранее положительный ответ Коко.