фигура, белая или разноцветная, и обязательно на темном фоне; это как бы фонарики с разноцветными крашеными стеклами, висящие на фоне темного сумеречного неба» (Лосева В.Μ. Предисловие // Лосев А.Ф. Хаос и структура. С. 13).

С. 126.* «Мы придем тут к сущности, которая, выражаясь по Гегелю, здесь сама „равнодушна к своей определенности“, т.е. будет числом».

Число, в диалектическом истолковании А.Ф. Лосева, есть смысл и относится к смысловой сфере, основное качество которой есть качество значимости. Число, понимаемое в смысле «некоего идеального тела, или некоей идеально-оптической, изваянно-смысловой структуры», есть, по Лосеву, первая законченная конструкция бытия, его первый лик, первый его символ. Оно – «первая определенность бытия, лишенная еще всякого качества» (Лосев А.Ф. История античной эстетики. Поздний эллинизм. Μ., 1980. С. 176). Взятое в плане своего внутреннего строения, число представляет собой единораздельную цельность и есть «совершенно самостоятельная, до всяких вещей данная, цельная собранность множественного, раздельное единство смысла» (Форма. Стиль. Выражение. С. 529). О чистом числе как самом основном и единственном принципе всякого бытия в платонизме см.: Очерки античного символизма и мифологии. С. 646 – 647.

С. 127 – 128.* «В вечно нарождающихся и вечно тающих его (т.е. символа. – В.П.) смысловых энергиях – вся сила и значимость символа, и его понятность уходит неудержимой энергией в бесконечную глубину непонятности, апофатизма, как равно и неотразимо возвращается оттуда на свет умного и чистого созерцания».

Осмысливая данное положение, Л.А. Гоготишвили (Примечания. С. 613) приводит следующую цитату из «Диалектики художественной формы»:

«Весьма важно отдавать себе полный отчет в принципиальной важности и серьезности понятия энергии. Это – то понятие, которого необходимо требует апофатизм, если он не хочет оставаться простым агностицизмом. Так как апофатизм оправдан только в виде символизма, то все, что ни познается в сущности, есть ее энергия, хотя через энергию мы утверждаем и саму сущность… В свете энергии и все, что есть в сущности, дано энергийно» (Форма. Стиль. Выражение. С. 190).

С. 128.** «Разорвавши эти две сферы… „вещами в себе“».

Упоминая о вещи в себе, А.Ф. Лосев неявно полемизирует с Кантом, выдвинувшим идею о непознаваемости «вещи в себе». В более эксплицитной форме эта полемика выражена в «Очерках античного символизма и мифологии», где Лосев утверждает:

«…для платонизма нет апофатики, которая не была бы символизмом и пластикой, т.е. оптически-осязательным изваянием. И нет для него никакого явления, символа, оформления, которое бы не таило под собой апофатическую глубину. Тут символизм резко расходится со всякой метафизикой, для которой существует или только апофатизм и явления ничего не проявляют (типичный образец – Кант с его теорией непознаваемых „вещей-в-себе“ и субъективно обусловленных „явлений“), или только одни явления, не содержащие никакой апофатической глубины (материализм и позитивизм). Символизм есть и апофатизм, и катафатизм одновременно» (Очерки античного символизма и мифологии. С. 649 – 650).

С. 128.*** «Только символизм спасает явление от субъективистического иллюзионизма и от слепого обожествления материи… и только апофатизм спасает являющуюся сущность… не сводимую ни на что реальную стихию».

К.Л. Доброхотов предлагает следующее истолкование данного фрагмента:

«Культуре надо противопоставить истинный миф… Просто все дело в том, какой выбрать миф. Или мы выбираем миф, в котором свободно раскрывает себя символическая сущность, или выбираем два оставшихся мифа, где символическое выражение невозможно, а значит, возможен или иллюзионизм, мир отчаявшегося субъекта, или материализм, и это будет мир жертвоприношений, и жертвой будет являться тот же самый субъект, отдающий себя объекту… только символизм, настаивает Лосев… спасает нас от этих двух чудовищ, потому что с точки зрения символизма сущность на самом деле является, и является собой» (Доброхотов А.Л. Мир как имя. С. 57).

Отмечаемый А.Л. Доброхотовым тезис об энергийном явлении сущности А.Ф. Лосев раскрывал на материале символической диалектики иконы. В одной из бесед 1973 г. он говорил:

«Сущность явилась именно как субстанция. Поэтому икона праведника не просто изображение, но несет энергию этого человека. Конечно, не та благодать, но все же… от иконы благодать излучается, свойственная святому. Субстанциальное тождество. Но не субстанциональное подобие – это в каждом художественном произведении, метафорическое или символическое в пошлом смысле этого слова. Я-то символ понимаю глубже, как тождество – чисто переносное, образовательное, но также и благодатное, не только глазу доступное, но и действовать способное» (Лосев А.Ф. Имя. С. 524).

С. 128.**** «Итак, схема, топос, эйдос и символ – четыре необходимые лика, в которых является наименованная сущность. Это разные степени именитства, разные степени ономатизма».

Из текста «Философии имени» остается неясным, что такое «именитство» в его понимании и какие имена оно охватывает. Одна из первых попыток прояснить этот вопрос содержится у Л.А. Гоготишвили, которая для интерпретации лосевского понятия «именитства» (или, в ее терминологии, понятия «лестницы именитства»), вводит четыре термина: «первичное имя» и «первичные имена», а также «полное имя» и «свернутые имена» (а также «свернутые первичные имена») (Гоготишвили Л.А. Религиозно-философский статус языка // Бытие. Имя. Космос. С. 913 – 915).

Квалифицируя диалектический процесс развертывания сущности как процесс, в котором Имя в собственном смысле, будучи высшей точкой нарастания сущностной энергии, замыкает ряд ее эманационных проявлений, и отметив, что Имени в этом процессе предшествуют число, эйдос, символ и миф, Гоготишвили приходит к заключению, что

«лосевские эйдос, число и т.д. – это, условно говоря, тоже имена, но имена не полные, не раскрытые, не „расцветшие“» (Там же. С. 913).

И резюмирует:

«В полном имени сущность