– Спасибо, – сказал я и в ответ услышал храп.

Как я и говорил – всегда найдется кто-то выше и сильнее тебя. Заур обещал засунуть камеру мне в зад, а потом пришли ребята, пообещавшие сделать то же самое с ним.

Почитав немного об убийцах, я узнал, что они легко переносят гнев и агрессию с одного человека на другого. В теории, убив своего отца за издевательства, наш убийца мог перенести свой гнев на Хабиба и далее по списку. Поэтому такой убийца довольно легко находит аргументы для следующего убийства. «Аргументы», – вспомнил я своего сына, пошедшего, кажется, в меня. Его почемучки сводили нас с его мамой с ума.

На последней странице документа Заур поделился характеристиками убийцы:

1) отсутствие какой-либо эмпатии;

2) неконтролируемая агрессия;

3) отсутствие чувства вины;

4) отсутствие стыда.

Последнее выглядело как чисто дагестанская предъява – «ни стыда, ни совести!».

Все из перечисленного было очевидным, но мне не давал покоя пункт номер два – «неконтролируемая агрессия». Судя по фотографиям, убийца только и ждал шанса устроить кровавую баню. Десятки ножевых ударов, нанесенных жертвам, это подтверждали. Вряд ли он делал это прагматично, анализируя каждый из тридцати ударов. Это и была неконтролируемая агрессия в чистом виде, но все остальное, что произошло за эти годы, говорило об обратном. Если не учитывать семью Хабиба, то убийца казался как раз противоположностью: вдумчивым, аккуратным, четко планирующим.

– Вода есть? – послышался голос с кушетки.

– В холодильнике, – ответил я.

Заур кое-как сполз с постели и вяло направился к родительскому холодильнику. Открыв его, он принялся искать бутылку, а я, размышляя о своем, просто смотрел на него. Мой коллега взял бутылку и принялся опустошать ее из горла. Его рука потянулась к майке, приподняла ее и почесала живот, и в свете лампочки холодильника я увидел огромный шрам. Убийца лишил Заура половины печени и оставил этот шрам. Я поднял глаза на Заура, и мы встретились взглядами. Затем я резко отвернулся, а он протопал обратно к кушетке.

Некоторые разъяснения относительно агрессии я получил из работы питерской студентки школы полиции. Она сообщала, что существует два типа убийц:

1) реактивный убийца с низким самоконтролем;

2) убийца со сверхконтролируемой агрессией.

Мой убийца подходил под оба варианта, будто это были два разных человека. Первые убийства мог совершить «реактивный», но ни в том, ни в других случаях мы ни за что не ухватились. Ни отпечатков, ни свидетелей, ни оружия, ни мотивов. Одновременно похожие и не похожие друг на друга. Гребаный пазл, детали которого я никак не мог собрать.

Углубляясь в вопрос, я узнал о множестве разных вариаций психологического профиля убийцы. Все было слишком сложно, каждая характеристика сочеталась с другой, и у всех этих бесконечных формул были свои известные, документально подтвержденные случаи. Но «наш убийца» представлялся мне тихим, спокойным, может, даже дружелюбным в быту человеком, ждавшим своего шанса слететь с катушек и тыкать ножом в каждого встречного. А может быть, я просто описывал Гасана.

– Фух… – выдохнул я и начал массировать голову в надежде как-то перезапустить мыслительные процессы.

Единственное, что я смог для себя вынести, глядя на свои каракули на двух страницах, – что наш убийца – псих, и, к сожалению, нам это было ясно с самого начала.

– Эй… – сказал вдруг Заур.

– Что?

– Я вот что думаю. Убийцы – ебаные психи. В большинстве случаев, убивая женщин, они как-то… блядь, как это слово? Ну то, чего у них нет.

– Восполняют что-то?

– Да, восполняют. Находят слабых, чтобы показать, какие они крутые, понимаешь?

– Да, и?.. – спросил я, теряя терпение.

– Если у него в штанах ничего не стоит? – предположил Заур.

– Ты предлагаешь идти по селу и снимать со всех мужиков штаны или что?

– Да пошел ты, – ответил он и уснул окончательно.

Минут десять я любовался потолком. Хотелось бы сказать, что я думал о чем-то важном, о смысле жизни, о семье, о будущем. Я пытался думать об этом, но в действительности думал только о девочках. О том, что они испытывали, когда мужчина с ножом приближался к ним. Когда хватал одну за другой и убивал. Как лиса в курятнике. Вот о чем я думал. И злился. Затем уводил мысли в другую сторону, пытался в очередной раз посмотреть на всю картину со стороны, поискать решение, но возвращался либо к сцене убийства Асият, либо к Карине, либо к Кумсият. О чем он думал, когда убивал их? И что изменится, когда – и если – мы найдем его? О чем думала Асият, когда он схватил ее за лодыжку на лестнице? Что уже все? Надежды на спасение нет? Как изменится жизнь Заура, когда его объявят героем? Что почувствовала Кумсият, когда увидела, как убийца одним ударом проламывает череп старшей сестре? Что скажет мой сын в будущем, когда узнает, что я раскрыл это преступление? О чем подумала Карина, когда увидела, что над ней стоит залитый кровью незнакомый мужчина, хватает ее за горло и замахивается ножом? О чем ты думал, когда видел, как жизнь угасает в их глазах? Наслаждался или чувствовал ненависть к себе? Ликовал или молчал?

Я полез под стол и достал оттуда тот самый охотничий нож, вынул его из ножен. Огромное лезвие отражало свет от экрана монитора. Что должен был чувствовать человек, когда в него вонзают это? Левую руку охватила судорога, сопровождаемая жжением. Как всегда, мизинец и безымянный начали скручиваться. Боль стала выстрелами отдавать вначале в плечо, а затем и в затылок.

Я чуть не подпрыгнул, когда из темноты комнаты донесся грохот. Я оглянулся и через секунду услышал следующий раскат. У меня возникла альтернативная версия причины ухода жены от Заура. Я бы тоже не вынес этот храп.

– Все, с меня хватит.

Запись 23

Едем туда. Едем сюда. Переезжаем туда. Переезжаем сюда. Я привыкла. Мы все уже привыкли, что нигде не задерживаемся больше, чем на год. Махачкала. Казань. Москва. Опять Махачкала. И теперь папа решил, что мы поживем «пару недель или даже месяц» в селе. Так и живем. Кажется, это будет самый ужасный месяц в моей жизни.